В а л е н т и н а (делаясь серьезной). Я чиню его, чтобы он был целый.
«Общим и постоянным признаком языка драмы надо признать...символичность, двупланность (выделено Б.А.Лариным. — Н.Н.), двоякую значимость речей. В драме всегда есть пронизывающие темы — идеи, настроения, внушения, воспринимаемые добавочно к основному, прямому значению речей»[238].
Подобная «двупланность» присуща приведенному выше диалогу. С одной стороны, слова Валентины обращены к Шаманову и прилагательное целый выступает в них в своем прямом значении, с другой стороны, они обращены к зрителю (читателю) и в контексте всего произведения приобретают «двоякую значимость». Слово целый в этом случае характеризуется уже семантической диффузностью и одновременно реализует несколько присущих ему значений: «такой, от которого ничего не убавлено, не отделено»; «неразрушенный», «цельный», «единый», «сохранившийся», наконец, «здоровый»[239]. Целостность противопоставляется разрушению, распаду человеческих связей, разобщенности и «беспорядочности» (вспомним первую ремарку драмы), связывается с состоянием внутреннего здоровья и добром. Характерно, что имя героини — Валентина, — послужившее первоначальным названием пьесы[240], имеет этимологическое значение «здоровая, сильная». В то же время действия Валентины вызывают непонимание других персонажей драмы, сходство их оценок подчеркивает трагическое одиночество героини в окружающем ее пространстве. Ее образ вызывает ассоциации с образом одинокой березы в первой ремарке драмы — традиционным символом девушки в русском фольклоре.
Текст пьесы построен так, что требует постоянного обращения к открывающей ее «пространственной» ремарке, которая из вспомогательного (служебного) элемента драмы превращается вконструктивный элемент текста: система образов ремарки и система образов персонажей образуют явный параллелизм, оказываются взаимообусловленными. Так, как уже упоминалось, образ березы соотносится с образом Валентины, с ее же образом (а также с образами Анны, Дергачева, Еремеева) связан образ «помятой» травы.
Мир, в котором живут герои драмы, подчеркнуто дисгармоничен. Прежде всего это проявляется в организации диалогов пьесы, для которых характерна частая «несогласованность» реплик, нарушения смысловой и структурной связности в диалогических единствах. Персонажи драмы или не слышат друг друга, или не всегда понимают смысл обращенной к ним реплики. Разобщенность персонажей находит отражение и в трансформации ряда, диалогов в монологи (см., например, монолог Кашкиной в первом действии).
В тексте драмы преобладают диалоги, отражающие конфликтные отношения персонажей (диалоги-споры, ссоры, перебранки и др.), и диалоги директивного характера (таков, например, диалог Валентины с отцом).
Дисгармоничность изображаемого мира проявляется и в наименованиях характерных для него звуков. Авторские ремарки последовательно фиксируют звуки, наполняющие сценическое пространство. Как правило, обозначаются звуки резкие, раздражающие, «неприродные»: в первом акте скандальный гомон сменяется шумом машинного тормоза, во втором — господствуют визг ножовки, стук молотка, треск мотоцикла, треск дизеля. «Шумам» противопоставляется единственная в пьесе мелодия — песня Дер-гачева, служащая одним из лейтмотивов драмы, но остающаяся незавершенной.
В первом действии голос Дергачева звучит трижды: повторяющееся начало песни «Это было давно, лет пятнадцать назад...» прерывает диалог Шаманова и Кашкиной и в то же время включается в него как одна из его реплик. Эта «реплика», с одной стороны, образует темпоральный (временной) рефрен сцены и отсылает к прошлому героя, с другой стороны, она служит своеобразным ответом на вопросы и замечания Кашкиной и замещает реплики Шаманова. Ср.:
К а ш к и н а. Одного я только не пойму: как ты дошел до такой жизни... Объяснил бы наконец.
Шаманов пожал плечами.
Голос Дергачева (он поет):
«Это было давно,
Лет пятнадцать назад...»
Во втором акте эта песня открывает действие уже каждой из сцен, обрамляя ее. Так, в начале второй сцены («Ночь») она звучит четыре раза, при этом текст ее становится все короче. В этом акте песня соотносится уже с судьбой Валентины: трагическая ситуация народной баллады предваряет то, что случилось с героиней. В то же время песня-лейтмотив расширяет сценическое пространство, углубляет временную перспективу драмы в целом и отражает воспоминания самого Дергачева, а ее незавершенность коррелирует с открытым финалом пьесы.
Таким образом, в пространстве драмы контрастируют звуки-диссонансы и звуки песни трагического характера, причем побеждают именно первые. На их фоне особенно выразительны редкие «зоны молчания». Тишина, противопоставляемая «скандальному гомону» и шуму, устанавливается лишь в финале. Характерно, что в заключительном явлении драмы слова молчание и тишина (а также однокоренные с ними) повторяются в ремарках пять раз, причем слово тишина вынесено драматургом в сильную позицию текста — его последний абзац. Тишина, в которую впервые погружены герои, служит знаком их внутренней сосредоточенности, стремления вглядеться и вслушаться в себя и других и сопровождает действия героини и окончание драмы.
Последняя пьеса Вампилова называется «Прошлым летом Чулимске». Такое заглавие, на котором, как уже отмечалось, драматург остановился не сразу, предполагает ретроспекцию ивыделяет точку зрения наблюдателя или участника событий! на то, что некогда произошло в Чулимске. Показателен ответ исследователя творчества Вампилова на вопрос: «Что же случилось в Чулимске?» — «Прошлым летом в Чулимске случилось чудо»[241].
«Чудо», случившееся в Чулимске, — это пробуждение души героя, прозрение Шаманова. Этому способствовали «ужас», пережитый им (выстрел Пашки), и любовь Валентины, «падение» которой служит своеобразной искупительной жертвой и одновременно определяет трагическую вину героя.
Для пространственно-временной организации драмы Вампилова характерен хронотоп порога, «наиболее существенное его восполнение — это хронотоп кризиса и жизненного перелома»[242], время пьесы — решающие мгновения падений и обновления. С внутренним кризисом, принятием решений, определяющих жизнь человека, связаны в драме и другие ее персонажи, прежде всего Валентина.
Если эволюция образа Шаманова преимущественно отражается в контрасте речевых средств в основных композиционных частях драмы, то развитие характера Валентины проявляется по отношению к пространственной доминанте этого образа — действиям героини, связанным с «налаживанием» калитки. Во втором акте Вадентина впервые пытается поступать как все: проходит напрямик! через палисадник — при этом для построения ее реплик используется прием, который можно назвать приемом «семантического эха» Валентина, во-первых, повторяет реплику Шаманова (из акта I): Напрасный труд...; во-вторых, в ее последующих высказываниях «сгущаются», эксплицируются смыслы, которые ранее регулярно выражались репликами героя в первом действии: Все равно; надоело. Движение «напрямик», временный переход на позицию Шаманова приводят к катастрофе. В финале же, после пережитой Валентиной трагедии, мы вновь видим возвращение к доминанте этого образа: Строгая, спокойная, она поднимается на веранду. Вдруг остановилась. Повернула голову к палисаднику. Не торопясь, но решительно спускается в палисадник. Подходит к ограде, укрепляет доски... Налаживает калитку... Тишина. Валентина и Еремеев восстанавливают палисадник.
Мотивами обновления, преодоления хаоса и разрушения завершается пьеса. «...В финале Вампилов соединяет молоденькую Валентину и старика Еремеева — гармонию вечности, начало и конец жизни, без естественного света чистоты и веры немыслимой»[243]. Финалу предшествует внешне, казалось бы, не мотивированный рассказ Мечеткина об истории старого дома, ср.:
Мечеткин (обращаясь не то к Шаманову, не то к Кашкиной). Этот самый дом... строил купец Черных. И, между прочим, этому купцу наворожили (жует), наворожили, что он будет жить до тех пор, пока не достроит этот самый дом... Когда он достроил дом, он начал его перестраивать. И всю жизнь перестраивал...
Этот рассказ возвращает читателя (зрителя) к сквозному пространственному образу драмы. В развернутой реплике Мечеткина актуализируется образная параллель «жизнь — перестраиваемый дом», которая с учетом символических смыслов, присущих ключевому пространственному образу пьесы дом, может быть интерпретирована как «жизнь-обновление», «жизнь — постоянная работа души», наконец, как «жизнь — переустройство мира и себя в нем».