Читать интересную книгу Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская

Она вернулась к церкви и осторожно заглянула в приоткрытую дверь: Каменев сидел на стуле лицом к дверям, глубоко задумавшись в позе роденовского «Мыслителя». Апраксина резко потянула на себя дверь, вытерла ноги за порогом и только потом вошла внутрь. Каменев уже встал и шел ей навстречу.

— К сожалению, отца Тимофея нет дома, — сказала Апраксина, — а то бы я вас познакомила. — Ну, вы все здесь осмотрели?

Каменев не ответил, только пожал плечами.

Они покинули усадебку, вернулись к дороге, сели в машину и дорогой Апраксина вновь принялась рассказывать Каменеву о старце Тимофее:

— Он, конечно, не священник, хотя все зовут его отцом Тимофеем, но он служит в своем храме обедницы, читает часы и Псалтырь, а в саду работает всегда с Иисусовой молитвой. Многие, между прочим, почитают его за старца!

— Очень интересный старец, — вежливо заметил Каменев.

— Как вы думаете, сколько ему лет?

— Понятия не имею!

— Недавно исполнилось сто! И город отметил его столетие: сам бургомистр вручал ему специальную медаль и ценный подарок. Отец Тимофей у нас знаменитость. А знаете почему?

— Откуда же мне знать?

— А я вам расскажу. Когда мюнхенцы решили строить спортивную деревню к Олимпийским международным играм, Тимофею предложили покинуть усадьбу, а взамен предложили ему благоустроенную квартиру в хорошем районе. Но отец Тимофей заявил: «Мне Матушка Царица Небесная велела построить церковь, и я ее построил. Никто меня отсюда не сгонит!» Ему предложили крупные отступные, но старик уперся. Предложили выделить участок земли в другом месте и перенести туда церковку — он и тут отказался. Весь город следил за этим противостоянием! И вот в один прекрасный день к Тимофею приехало городское начальство и архитектор Олимпийской деревни господин Бенеш. Начали его снова уговаривать, а он — ни в какую: «Не дам церковь разорять!» Подумали-поторговались, Бенеш посмотрел свой план, а потом вдруг заявил, что усадьба старика и его церковь строительству не помешают — пусть все остается как есть! На другой день мюнхенские газеты вышли с заголовками: «Давид победил Голиафа!», «Первый победитель Мюнхенской олимпиады!».

— Чрезвычайно трогательная история, — сказал Каменев.

Они выехали на Леопольдштрассе. На бульваре ремесленники и художники уже расставили свои столики и стенды — начиналась обычная вечерняя торговля картинами, керамикой, фотографиями и всякого рода кустарными поделками.

— Как вам нравится наш маленький Монмартр?

— Мило, но, конечно, не Париж!

— Здесь нет крупных художников, но таланты встречаются. Во всяком случае, они не ждут меценатов и не боятся цепких лап галеристов: они сами продают свои произведения и ни от кого не зависят. Кроме покупателей, конечно. Ну еще платят городу за место.

— Но уровень их живописи оставляет желать много лучшего.

И Каменев отвернулся от пестрого ряда картин. Но Апраксина вновь постаралась вовлечь его в беседу.

— Я слышала, в последнее время художники в Питере и в Москве тоже вышли со своими работами на улицы?

— Да, но и там тоже сплошные кич и кустарщина.

— А по-моему, ничто так не украшает повседневность, как наивный простосердечный кич. Важно только, чтобы это была настоящая ручная работа, сделанная с душой и мастерством. Немцы говорят, что такие вещи мало говорят уму, но зато много говорят сердцу.

— К искусству это не имеет отношения.

— К изобразительному искусству, может, и нет, но к искусству жить — имеет несомненно! Вы не станете оспаривать тот очевидный факт, что немцы умеют жить?

— Да, это так. Наташа часто говорила: «Как уютно живут немцы! И за что только Бог любит эту землю?» — Он попытался снова уйти в свои мысли, но Апраксина ему не дала.

— А вы знаете ответ на этот вопрос?

— Какой вопрос? — обернулся к ней Каменев.

— Вопрос вашей жены: «За что Бог любит эту землю?»

— А… Нет. А вы знаете?

— Знаю. Бог любит ее за то, что немцы сами любят свою землю. Любовь небесная — это ответ на любовь земную. Любовью многое покрывается и оправдывается. Вы согласны?

Каменев пожал плечами, ничего не ответил и отвернулся к окну: они уже как раз подъезжали к Старому Южному кладбищу.

— Вы, конечно, бывали на этом кладбище?

— Нет. Я видел его только сверху.

— Из окна башенки в квартире Анны Юриковой?

— Да, конечно. Не с вертолета же! — чуть раздраженно пошутил Каменев.

— У нас все еще есть время: давайте пройдем на улицу Капуцинов прямо через кладбище! Вам как художнику здесь есть на что поглядеть.

Каменев согласился, хотя видно было, что согласился только из вежливости: вид у него был усталый и даже еще более измученный, чем в начале визита Апраксиной. Он первым вышел из машины и стоял в воротах с видом терпеливого и безучастного ожидания. Апраксина выбралась из машины, взяла с заднего сиденья свою сумку, заперла машину и подошла к нему.

— Идемте?

— Позвольте вашу сумку.

— Благодарю вас, — Апраксина протянула сумку Каменеву, и они пошли по кладбищенской аллее вдоль высокой кирпичной стены.

По дороге Апраксина опять говорила не умолкая: она показала своему спутнику все знаменитые надгробья, попадавшиеся им на пути.

— Здесь вы встретите много наивности и чисто баварского простодушия. Вот взгляните-ка туда! Нет-нет, левее! Видите, из-под острой каменной крыши выглядывает мраморная голова старца, чем-то похожего на Вольтера, но Вольтера доброго и не утратившего веры. Как вы думаете, кто бы это мог быть?

— Какой-нибудь немецкий философ?

— Ничего подобного! Перед вами памятник соборному сторожу, поставленный благодарными прихожанами! Трогательно, не правда ли?

— Чрезвычайно.

— А сейчас я вам покажу мое любимое надгробье.

— Любимое надгробье?

— Да. Это мраморный барельеф в югендштиле, очень хорошей работы. Но нам придется свернуть на центральную аллею.

Они повернули, немного прошли вперед и остановились перед мраморной вестницей смерти. Каменев сначала равнодушно взглянул на скульптуру, потом что-то в его лице изменилось. Апраксина и сама не отрываясь глядела на знакомую вестницу. В смягчающем предвечернем свете лицо мраморной девы опять поменяло выражение: теперь это было личико юной девушки, почти девочки, печальное, со слегка надутыми губами маленького изящного рта. Склоненная головка казалась опущенной тем упрямым движением, которое бывает у несправедливо обиженных детей.

— Каждый раз у нее новое выражение! — сказала Апраксина. — И каждый раз, приходя сюда, я боюсь только одного: вдруг семья надумает почистить надгробие, и тогда прощай, моя таинственная незнакомка! Она превратится просто в красивого и холодного ангела, каких так много на всех кладбищах мира. Нравится вам эта скульптура?

— Да, она великолепна. Это вообще очень красивое кладбище, но я хотел бы уйти отсюда.

— Ах, простите меня, глупую старуху! Как это я не сообразила? Простите меня: я должна была подумать, прежде чем тащить вас сюда. Но я так люблю показывать наши мюнхенские достопримечательности!

— Я это заметил. Но мне хотелось бы поскорей увидеть Анну. Я бы хотел, чтобы вы задали ей свои вопросы при мне.

— Понимаю вас: вы хотите убедиться в том, что Анна не виновна в смерти вашей жены?

— Я хочу только убедиться, что подозрения полиции на ее счет не обоснованы. А степень нашей с ней вины в гибели Натальи, и вообще наши с ней отношения, — это наше с Анной личное дело.

— О да, тут я с вами совершенно согласна!

— Я и мысли не допускаю, что Анна могла пойти ради меня на преступление, хотя мне хорошо известно, как она ко мне относится. Но я все время пытаюсь сосредоточиться, отрешиться от своих чувств и взглянуть на дело вашими глазами и…

— Продолжайте, что же вы остановились? И думать не думайте, что ваши эмоции могут повлиять на ход следствия! Так что же вам кажется, когда вы пытаетесь смотреть на дело глазами детектива?

— Ах, не спрашивайте меня ни о чем! У меня как-то все мешается в голове. Но нет! Я, конечно же, совершенно уверен в полной невиновности Анны!

— Как-то слишком пылко вы меня в этом убеждаете. А вам не кажется, что вы, может быть, неосознанно, невольно, все-таки пытаетесь на меня повлиять, повторяя эти заклинания — «не верю, не виновна, не может быть»?

Каменев помолчал, а потом сказал совсем тихо, обращаясь больше к себе, чем к Апраксиной.

— Не знаю. Право, не знаю. Я все меньше и меньше понимаю, что же все-таки с нами произошло? Это похоже на болезненный бред, на какой-то страшный сон. Мне все время кажется, что я вот-вот проснусь и все разъяснится.

— Все разъяснится? — подхватила Апраксина его последние слова. — Да, я думаю, что очень скоро все разъяснится. Мы уже почти пришли.

Глава 9