Интерес к мнению Виолы был проявлением его слабости, но сейчас он не противился ему. Мишель решил следовать своим побуждениям, чтобы выяснить все неясное и стать сильнее. Было что-то в этой девушке такое, что он никак не мог понять. Она сбивала с толку, казалась неуловимой, изменчивой женщиной. Он не мог предсказать ее следующий шаг, а ее странная логика разрушала все то, чему его учил старый Левон. Казалось, что эта девушка знала и понимала то, что было недоступно Мишелю. Как разобраться в собственной душе, напоенной ядом, если он не может понять, что происходит в душе девчонки, взятой по его просьбе в их радушный дом?
Впрочем, он должен был признаться себе, что не понимает женщин вообще. У него не было никакого опыта в любви, и он, остерегаясь действительности, порой балансировал на тонкой грани между неловкостью и цинизмом. Конечно, он знал и раньше, что Элина обожает детей и, разумеется, мечтает о своем будущем ребенке. Но никогда и представить не мог, что это станет для него проблемой. Весь сегодняшний день она провела, нянчась с малышом, обнимая его, целуя и не желая отдавать никому, даже собственной матери. И это не было похоже на обычный каприз. Как же он теперь жалел, что она внезапно стала взрослой!
Эта милая девочка была такой легкой и веселой, прежде она свободно общалась с ним, обнимая и целуя на глазах у домашних. Но все это было абсолютно безгрешно и похоже на ласки, обращенные к близкому родственнику, брату. Она до сих пор, видимо, считала, что он так же относится к ней. Господи, как же она невинна! Эли, наверно, и предположить не может, что существуют совершенно иные люди, не похожие на нее. Такие, как он. Или Виола. В их недолгой жизни уже было достаточно грязи и мерзости. А он всегда мечтал оградить Элину от того, что испытал сам. И от себя самого. Он не хотел от нее ничего большего, чем эти невинные объятия и поцелуи. Все остальное недостойно и гадко. Он должен стать ее защитой от всего дурного и пошлого. Она должна оставаться всегда такой чистой и невинной…
Как же разительно их отношения отличаются от того, что произошло вчера между ним и Виолой! Элина не думала ни о чем дурном, когда, опьянев от вишен, бросилась в его объятия. А вот мадемуазель Фламель знала и понимала. Он помнит, как она прижималась к нему, вся пропахшая сладким ликером…
А сегодня эта мадемуазель держится совершенно отчужденно, заслонившись колючими шипами приличий. Хотя на этот счет у него уже давно появились кое-какие соображения. Разумеется, она может оправдать себя, уверив, что вчера была пьяна… Возможно, она чувствует тот же стыд, что и он, и точно так же старается теперь овладеть своими чувствами. Но… если бы она повела себя иначе… если бы взглянула на него глазами, полными искушения, как это обычно делали смазливые служанки…
Это было бы желанное облегчение. Темное, но такое желанное. Оказаться в ее объятиях, очень близко… утолить этот невыносимый голод…
Мишель ясно угадал момент, когда она остановилась за дверью. Ее запах, легкие шаги, нежное дыхание, шелест ткани — все это он легко расслышал, но было еще нечто главное за порогом этой комнаты — удивительно светлое и чистое. И оно стремилось найти вход в его сознание.
Когда Бертье решил забраться в дом, который когда-то давно принадлежал доктору Моро, он и представить не мог, что в том самом чердаке, где были надежно спрятаны медицинские ножички, будет устроена маленькая комнатка. Сначала он даже решил, что ошибся домом или помещением. Но найденные скальпели убедили его в обратном.
Вокруг стояла глухая ночь, сам дом был пропитан грязью и мерзостью, но от спящей девушки шло поразительное ощущение тепла и чистоты. Мишель сразу же уловил ее удивительную, нежную ауру. Уловил и запомнил. А затем легко узнал ее в ателье, хотя не видел ее лица при дневном свете.
С самого первого дня (или ночи) она стала казаться ему женщиной, окутанной тайной еще больше, чем Элина и княгиня София. И слабость, которая жила в нем, страдала именно из-за нее.
«Никогда ничего не бойся. Если чувствуешь страх — повернись лицом к опасности, как тогда с медведем. И ты легко сможешь превратить свою слабость в силу», — не раз говорил Левон.
Но сейчас он не мог смотреть в глаза опасности, потому что не знал, к чему это приведет.
Мишель услышал, что она с кем-то разговаривает, приносит извинения, обещает, что не задержится. Послышался звук удаляющихся посторонних шагов…
Запах фиалковой воды ворвался в библиотеку, освежая воздух в комнате, пропахшей свечами и дровами из камина.
На этот раз девушка сама старательно прикрыла двери и повернулась к нему. На ней было зеленое платье с глубоким вырезом, и девушка казалась бледным цветком ночи, распустившимся на тонком изумрудном стебле. Разумеется, она так старательно оделась к ужину. Раньше он обычно видел ее одетой в простенькие платья со скромным вырезом, а ее грудь и шею обычно прятала кружевная косынка. Впрочем, один раз он имел возможность видеть ее обнаженной. Она без всякого стеснения умывалась в своей комнате, не подозревая, что он все еще находится в ее скромном жилище…
Ее лицо не отличалось совершенными чертами, как у княжны Элины, но мадемуазель Виолу можно было назвать хорошенькой и миловидной. Глаза у нее были странного фиалкового Цвета. И невероятно красивый изгиб губ… Вчера он это прекрасно разглядел.
Сейчас она стояла, прижавшись к двери, — прямо-таки Орлеанская дева у столба.
— Я не заставлю вас опоздать к ужину, — сердито заметил он, раздраженный ее напряжением. И своим тоже.
— Надеюсь, — она без боязни взглянула на него. — Графиня Анна и ее дочь хотели помузицировать со мной перед ужином. Знаете… — она вдруг запнулась. — Они не знают, что я — ваш секретарь. Все здесь считают, что я компаньонка княжны Элины, и вряд ли одобрят то, что мое положение… несколько иное.
— Это вы так решили?
— Конечно, нет! — ее лицо приняло выражение оскорбленной невинности. Это могло вызвать у него усмешку, но сейчас он смотрел лишь на ее открытые плечи и полуобнаженную грудь. Впрочем, похоже, что девушка не обратила на это никакого внимания и, волнуясь, принялась объяснять: — Я всего лишь выполняю поручения княгини, а княжна находит мое общество… нескучным. Гости сами сделали выводы.
— Вы хотите сказать, что больше не находитесь в моем личном распоряжении?
Виола прикусила губку. Разумеется, она предпочла бы это.
— Конечно, я по-прежнему полностью у вас на службе. Но мне не хотелось бы, чтобы на семью Маре-Розару упала тень.
— Я тоже этого не хочу, — раздражение усиливалось в нем. Она положил руку на бархатную коробочку. — Посмотрите на колье?