У командира, сидевшего за столом с картой, на погонах были звездочки, по три или четыре на каждом. Он хмуро спросил про нас, ему ответили, что мы освобожденные. А другой командир, помоложе, сказал, чтоб шли показывать, где прячутся цивильные немцы и где у них спрятано «барахло». А другой добавил с усмешкой: «И где женщины, фрау!» Кто-то засмеялся, а низкорослый корявый красноармеец, улыбаясь во весь рот, похвалился: «Уже три немка е...!» На погонах у него было по одной узкой поперечной ленточке, значения которых я не знал. Остальные не обращали на него внимания, кто-то покривился.
И мы пошли с несколькими военными обшаривать окрестные места.
В сарае рядом с нашим цехом стоял какой-то неисправный прожектор, принадлежавший зенитчикам. И там оказался примитивно устроенный подвал, большая выложенная досками яма под полом. И в ней полно чемоданов, рюкзаков, саквояжей — жители соседнего дома сносили сюда, наверное, нужные вещи на случай, если дом разбомбят или он сгорит.
Мало чего от этих вещей осталось там к утру...
С каким-то мстительным чувством я первым делом отыскал шерстяной джемпер с закатывающимся воротом, какие спустя много лет стали называть водолазками. Давно о таком мечтал, когда мерз осенью и зимой. Нашел хороший рабочий комбинезон и ботинки из толстой кожи, подошва чуть не в два пальца. И еще взял зачем-то несессер, кожаный футляр с разными штуками: ножницы и пилочка для ногтей, станок безопасной бритвы (я еще не брился), флакон с металлическим блестящим колпачком, еще какие-то красивые штуки.
И, только налюбовавшись при свете там же найденного карманного фонаря этим богатством, ощутил, что ведь это я делаю примерно то же самое, что в первые дни оккупации делали в нашей харьковской квартире германские солдаты, пришедшие с «обыском». Называется мародерством, если по правде.
Застеснялся, однако взятые вещи обратно не положил. Рядом кто-то из наших наталкивал в здоровенный рюкзак какие-то женские вещи. Несколько красноармейцев тоже... Кто-то из них произнес тогда слово, которым это в армии называлось: шарудить. Я, значит, шарудил у немцев, которые спрятали от бомбежки свои вещи.
Комбинезон я тут же и надел, а бывшую на мне рабочую одежду выбросил. Успокоительная мысль была простая: «Они у нас больше награбили...»
Рассвело, подъехали еще какие-то невиданные машины, военные занимались своими делами и уже не обращали на нас внимания. Стало видно, кто из наших основательно постарался этой ночью. У кого чемодан, а у кого и два, да еще битком набитый брезентовый мешок. Интересно, что о еде никто не вспоминал, а ведь мы все давно ничего не ели, а тут, наверное, могли бы и разжиться.
Из городского бомбоубежища вернулся бельгиец Юзик, весь всклокоченный и какой-то растерянный. Что-то происходившее там ему, кажется, сильно не понравилось. Иван спросил военного со звездочками на погонах, что нам теперь делать. Тот ответил, что нам пора мотать отсюда: «Здесь вам делать нечего. Туда идите!» Он махнул рукой на юго-восток, в сторону Кепеника, откуда они пришли. «А куда там обращаться?» Он снисходительно посмотрел на спрашивающего: «Не беспокойся, скажут!»
И мы стали собираться в дорогу. Приволокли найденную у зенитчиков вместительную тележку на шинах, погрузили на нее свои трофеи. Вот тут вспомнили и про еду. К вещам прибавился ведерный, наверное, немецкий бачок-термос. Там же, где ночью разбирали чужие чемоданы, нашлись какие-то продукты, что именно это было — убей, не помню. Но еды, трапезы мы никакой не устроили. Взяли продукты с собой в дорогу и собрались идти.
Было нас здесь, наверное, человек десять. Попрощались с Юзиком и голландцем Питером, им ведь было совсем в другую сторону. И двинулись мы в путь, катя по очереди тележку, высоко нагруженную вещами, барахлом.
Вышли на шоссе. Оно было все забито техникой, стояли друг за другом, гуськом, десятки, а может, и сотня советских танков. Двигались грузовики и пушки на прицепе. На многих танках были красные звезды и крупно написано «ВПЕРЕД НА БЕРЛИН!». На одном из танков сидел возле орудийной башни молодой загорелый военный в комбинезоне, макал большую кисть в ведро с белой краской и делал из этой надписи другую: «МЫ В БЕРЛИНЕ!» Я остановился возле него и спросил, не из Харькова ли он. Он засмеялся и сказал, что нет. И назвал место, откуда он родом, очень далеко от Украины, где-то на Севере.
Мост, на котором несколько дней назад я видел отступающую немецкую армию, был взорван, два его пролета висели над водой. А рядом лежал в реке широченный и, как мне тогда показалось, очень красивый понтонный мост с металлическим настилом. И по нему навстречу нам шла и шла Красная Армия. Переезжали через реку запряженные лошадьми повозки, шагали строем красноармейцы. Двигались бронированные машины с пушками, под их тяжестью глубже садились в воду понтоны.
По этим понтонам мы перешли через Шпрее и пошли на восток, в сторону СССР.
За городом дорога тоже была вся буквально забита армией, казалось, конца не будет войскам и технике, движущимся нам навстречу — к Берлину. Миновали какие-то предместья, дальше был уже лес, асфальтированная дорога шла прямо через него. Немецкую тележку нам вскоре пришлось отдать: она приглянулась каким-то шагавшим навстречу пехотинцам. Они сказали — это вам «не положено», это трофей. И отдали нам другую, свою тележку. Тоже немецкую, но не армейскую, а похуже; наверное, от какого-нибудь бауэра, сельского хозяина.
А часа через два или три, когда мы проходили через какой-то поселок или городок, увидели плакат над воротами. Что там было написано, точно не помню: может быть, сборный пункт возвращающихся на Родину. Или добро пожаловать, или еще что-нибудь. У ворот стояли красноармейцы, несколько человек, один из них с автоматом на плече и поманил нас: «Из немецкой неволи? Вам сюда, заходите».
За воротами было довольно большое двухэтажное строение в обычном для немецких городков или предместий садике, похожее, может быть, на школу или на пионерский лагерь. На первом этаже открыты двери больших комнат с железными койками и матрацами; в одной из них мы и расположились.
Пришел сержант («товарищ командир», по моим тогдашним познаниям), позвал идти с собой: за продуктами. Выдали нам на всю компанию хлеб — уже не помню точно сколько, знаю только, что ужасно много. Может, по целой буханке на брата. Еще сахар и чай. И еще там стоял мешок с рисом — насыпайте, ребята, сколько вам надо, будете сами готовить. И после этого двое из наших отправились с сержантом к немецкому мясному и колбасному магазину, который был, естественно, закрыт. Сержант там свободно ориентировался, вызвал хозяина и велел ему выдать нам овцу. Через пять минут все было исполнено.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});