Уцелел ли тогда, в последние дни войны сталинградец Леша, с которым прятали в шарашкиной мастерской пистолет, Иван, с которым воровали картошку, лихой Федя Кожушко, — не знаю. И бухгалтера Ивана Алексеевича, спасшего мою маму в сорок втором, мы после войны найти уже не смогли.
С шофером из «Смерша» Васей Смирновым дружили много лет, до самой его кончины. С лейтенантом-переводчиком Марком Борисовичем и лейтенантшей Люсей остались друзьями, теперь уже можно сказать — на всю жизнь. С довоенными одноклассниками, написавшими мне первое письмо в Красную Армию, — тоже.
Года три назад в Москве разговорились мы с пожилым берлинским доктором, приезжавшим сюда помогать по ветеринарной части. Рассказал он, как в последние дни войны его, тогда четырнадцатилетнего, призвали в «фольксштурм», дали винтовку и поставили «защищать Берлин от русских». Рота его была возле берлинского зоопарка «ZOO». Очень может быть, что первого мая сорок пятого года мы с ним стреляли друг в друга...
И еще одно. Лет пять назад на Франкфуртской книжной ярмарке приходил к русским стендам пожилой сутулый человек. Седой, лицо не немецкого типа, одно плечо ниже другого. С ним всегда была собака, явная дворняга, тоже очень немолодая. Наверное, не с кем было ее оставить.
Собачку звали Сашей, все вокруг ее уже знали и привечали. А хозяин дворняги разглядывал наши книжки и разговаривал с нами — на явно подзабытом русском. «Я был там у вас... О, город Харьков! Я не стрелял, нет... Я был в гражданской службе». — «А где?» — «Ну, служба. Улица Сумская, я хорошо помню!»
Меня не оставляет догадка, что это он в мае сорок второго отправил меня в Германию.
Ну, а если и так, его ли в том вина? Бог с ним! Хорошо еще, что не попал в «Смерш» или в «Ge-Pe-U».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});