Читать интересную книгу Пан Володыёвский - Генрик Сенкевич

Пан Ненашинец слушал речи ксендза Каминского с большим волнением — даже на лбу его каплями выступил пот — и первым нарушил молчание:

— Есть, конечно, среди казаков достойные мужи, взять к примеру хотя бы сидящего здесь пана Мотовило, которого все мы уважаем и любим. Но что касается всеобщей любви, о которой столь проникновенно говорил ксендз Каминский… я, признаться, до сих пор в превеликом жил грехе, ибо не чувствовал в себе этой любви, да и не старался ее обрести. Спасибо, его преподобие ксендз приоткрыл мне глаза. Однако, пока господь меня особо не наставит, я такой любви в своем сердце на найду, поскольку ношу в нем память о страшной обиде, а что это за обида — могу вкратце вам поведать.

— Сперва надо выпить чего-нибудь горячительного, — перебил его Заглоба.

— Подбросьте дров в печь, — приказала слугам Бася.

Вскоре просторная горница вновь озарилась светом, а перед каждым из рыцарей слуга поставил по кварте подогретого пива, в котором все немедля с удовольствием омочили усы. Когда же отхлебнули глоток-другой, Ненашинец начал свой рассказ — и покатилось слово за словом, точно камешки по косогору:

— Мать, умирая, поручила моим заботам сестру. Звали ее Елешкой. Ни жены, ни детей у меня не было, и любил я девчонку пуще всех на свете. Была она двадцатью годами меня моложе; я ее на руках носил. Короче говоря, за свое дитя почитал. Потом ушел я в поход, а ее пленили ордынцы. Вернулся — головой о стенку бился. Все мое достояние пропало во время набега, но я продал последнее, что имел, — конскую сбрую! — и поехал с армянами, чтоб выкупить сестру. Отыскал я ее в Бахчисарае. Жила она не в гареме пока еще, а при гареме, потому что было ей всего двенадцать лет. Вовек не забуду, Елешка, той минуты, когда я тебя нашел: как ты мне на шею бросилась, как глаза мои целовала! Да что толку! Оказалось, мало я привез денег. Очень уж красива сестра была. Егу-ага, который ее похитил, в три раза больше запросил! Предлагал я себя в придачу. И это не помогло. На моих глазах купил ее на базаре великий Тугай-бей, знаменитый наш недруг, который хотел девчонку годика три при гареме подержать, а потом сделать своей женой. Пустился я в обратный путь, еду и волосы на себе рву. По дороге узнал, что в приморском улусе проживает одна из жен Тугай-бея с его любимым сынком, Азьей… Тугай-бей во всех городах и многих селеньях держал жен, чтоб везде под собственным кровом иметь усладу. Услыхав про этого сынка, подумал я, что господь указывает мне последний способ спасти Елешку, и решил маленького Тугай-беевича похитить, чтоб потом обменять на сестру. Но в одиночку я этого сделать не мог. Надо было кликнуть клич на Украине либо в Диком Поле да сколотить ватагу, что было делом нелегким: Тугай-беево имя на Руси повсеместно внушало страх, это раз, а два — он казакам с нами воевать помогал. Однако по степям немало всякого сброда шастает, наживы ищет, — эти молодцы корысти ради на край света пойдут. Собрал я из таких изрядную команду. Чего мы натерпелись, покуда чайки не вышли в море, словами не передать — нам ведь и от казацкой верхушки приходилось скрываться. Но господь меня не оставил. Похитил я мальчонку и в придачу знатную взял добычу. Погоня нас не настигла, и добрались мы благополучно до Дикого Поля, откуда я намеревался ехать в Каменец, чтобы через тамошних купцов не мешкая начать переговоры.

Добычу я всю разделил между молодцев, себе только Тугаева щенка оставил. Поскольку же расплатился я с этими людьми по совести, не скупясь, а до того в каких только переделках с ними не побывал, и с голоду вместе помирал, и головой своей из-за них рисковал не раз, то и возомнил, что каждый за мною пойдет в огонь и воду, что я ихние сердца завоевал навек.

И горько за это вскоре поплатился!

Не подумал я, что они собственных атаманов в клочки раздирают, чтобы их добычу меж собой поделить; запамятовал, что этим людям неведомо, что такое верность, совесть, добродетель, чувство благодарности… Уже возле самого Каменца прельстила их надежда получить за Азью богатый выкуп. Ночью накинулись на меня, как волки, веревку затянули на шее, искололи ножами и в конце концов, посчитав подохшим, бросили в пустыне, а сами ушли, прихватив младенца.

Господь ниспослал мне спасение и вернул здоровье; но Елешка моя пропала навеки. Может, живет еще где-нибудь там, может, после Тугаевой смерти другому нехристю досталась, может, приняла магометанскую веру или просто забыла брата, может, ее сын когда-нибудь из меня выпустит кровь… Вот она, моя история!

Пан Ненашинец умолк и угрюмо уставился в землю.

— Сколько же мы крови и слез за эти края пролили! — вздохнул Мушальский.

— Возлюби недругов своих, — вставил ксендз Каминский.

— А оправившись, ты не пробовал этого щенка искать? — спросил Заглоба.

— Как я узнал впоследствии, — ответил Ненашинец, — на моих бандитов другие разбойники напали и всех до единого перерезали. Они же, верно, вместе с добычей и младенца забрали. Я везде искал, но он точно в воду канул.

— А может, твоя милость потом где-нибудь его и встречал, да узнать не смог? — сказала Бася.

— Маленький он был, годочка три, не больше. Только и мог имя свое назвать — Азья. Но я бы его узнал: у него на груди над каждым соском по рыбе синего цвета наколото.

Вдруг Меллехович, до тех пор сидевший безмолвно, отозвался из своего угла странным голосом:

— По рыбам ваша милость его б не узнал: у многих татар такие наколки имеются, в особенности у тех, что в прибрежных местностях живут.

— Неправда, — ответил престарелый пан Громыка, — Тугай-бей под Берестечком на поле остался лежать, видели мы эту падаль: у него на груди, как сейчас помню, были рыбы, а у других нехристей — иные знаки.

— А я говорю вашей милости, рыбы у многих есть.

— Ну да, которые из вражьего Тугаева племени.

Дальнейший разговор был прерван появлением пана Лельчица, который, будучи утром послан Володыёвским в разведку, только что вернулся обратно.

— Пан комендант, — сказал он прямо с порога, — у Сиротского брода на молдавской стороне люди какие-то залегли; похоже, к нам наметились.

— Что за люди? — спросил пан Михал.

— Разбойники. Валахов немного, венгерцев, остальные — ордынцы; всего человек двести.

— Это те, что на валашской стороне бесчинствовали, как мне сообщили, — сказал Володыёвский. — Пыркалаб, видно, их поприжал, вот они и подались к нам; только там одних ордынцев сотни две наберется. Ночью они переправятся, а на рассвете мы им устроим встречу. Пану Мотовило и Меллеховичу с полночи быть готовыми. Стадо волов подогнать для приманки, а сейчас — марш по квартирам.

Офицеры начали расходиться, но не все еще успели выйти за дверь, как Бася, подбежав к мужу, обвила его шею руками и стала что-то шептать на ухо. Маленький рыцарь, улыбаясь, отрицательно качал головой, она же, видно, настаивала на своем, все крепче сплетая руки вокруг его шеи.

Видя это, Заглоба сказал:

— Доставь ей разок удовольствие, а там, того гляди, и я, старый, за вами поплетусь.

ГЛАВА XXVI

Разрозненные ватаги, промышлявшие разбоем на обоих берегах Днестра, состояли из людей разных народностей, заселявших тамошние края. Преобладали среди них обычно татары, бежавшие из добруджской и белгородской орд, еще более дикие и отважные, чем их крымские побратимы, — но немало было и валахов, и казаков, и венгерцев, и польской челяди, удравшей из приднестровских сторожевых поселений. Шайки эти рыскали то по польской, то по валашской стороне, переходя взад-вперед пограничную реку, в зависимости от того, кто их прижимал: пыркалабы или коменданты Речи Посполитой. В оврагах и лесах, и в глубоких пещерах были у них тайные убежища.

Главной целью их набегов были стада волов, имевшиеся при заставах, и лошади, которые даже зимой не уходили из степей, ища корм под снегом. Но, кроме того, разбойники нападали на деревни, городки, поселенья, на небольшие гарнизоны, на польских и даже турецких купцов, на посредников, едущих в Крым с выкупом. У каждой шайки были свои порядки и свой предводитель; объединялись они редко. Часто даже случалось, что более многолюдные ватаги вырезали те, что были числом поменьше. Расплодилось их на русских землях несметное множество, в особенности со времен казацко-польских войн, когда в тех краях стало горячо. Приднестровские ватаги, пополнявшиеся за счет беглецов из орды, были особенно грозны. Встречались такие, что насчитывали по полтыщи душ. Предводители их именовали себя беями. Они опустошали страну чисто татарским манером, и порой коменданты гарнизонов не знали, с кем имеют дело: с разбойниками или передовыми чамбулами орды. Регулярным войскам, а в особенности коннице Речи Посполитой эти ватаги не могли дать отпор, но, будучи загнаны в западню, бились отчаянно, прекрасно понимая, что тех, кто попадет в плен, ждет веревка. Оружие у них было самое разное. Луков и ружей на каждого не хватало, да и в ночных набегах от них немного было бы проку. Большинство вооружены были киджарами и турецкими ятаганами, кистенями, татарскими саблями и дубинками со вставленными в расщепленный конец и привязанными для прочности бечевкой конскими челюстями. Это последнее оружие в сильной руке было страшно — его удара не выдерживала никакая сабля. У некоторых имелись железные вилы, очень длинные и острые, у иных рогатины: ими защищались при внезапных атаках конницы.