– Господа! – слово взял я. – Давайте не будем горячиться! Разберем ситуацию по пунктам. Пункт первый. Я надеюсь, независимое польское государство, если оно с нашей помощью и нашего дозволения, – последнее слово я подчеркнул интонацией голоса, – все-таки обретет свободу, откажется ли оно от совершенно беспочвенных фантазий относительно западно-украинских и западно-белорусских земель? Мы, здесь собравшиеся директора Северного и Южного обществ, готовы рассматривать независимость Польского государства исключительно только в границах Царства Польского!
Яблонский опасливо покосил глазом в сторону пока молчавшего Пестеля, но по всему его виду выходило, что молчание это было затишьем перед бурей, что он моментально взорвется, стоит лишь поляку начать оспаривать этот первый пункт.
– Да, с первым пунктом мы согласны, – нехотя поляк выдавил из себя эти слова.
Вопрос был поставлен четко и ясно, и польский представитель понял, что отрицательный ответ будет означать к явной невыгоде для поляков срыв переговоров.
И пошло-поехало, переговоры продолжились, соглашение было заключено. Решено было ближе к осени этого года начать агитацию в Литовском корпусе, где служили и поляки и русские. Для этой цели выделили двух представителей – Повало-Швейковского от русских и графа Мощинского от поляков. Связь между обществами решили поддерживать через Гродецкого и Волконского. По мне, так вся эта агитация в Литовском корпусе не стоила и выеденного яйца, главное, то, что соглашение зафиксировало отсутствие территориальных претензий Польши на русские земли. Конечно, при определенных раскладах, выгодных для поляков, это соглашение может быть с легкостью забыто, но, тем не менее, наличие хоть какого-то признаваемого сторонами договора, всяко лучше, чем его отсутствие.
ГЛАВА 6
Март – июнь 1825 года
Проснулся ни свет, ни заря, что, в общем-то, для начала марта, по-сути еще зимнего времени года, с маленьким световым днём являлось для всех в порядке вещей. Зябко поежил плечи под периной. Спал я один. Дженни прибыть из Англии должна была только через месяц-два. За ночь комната выстыла, но где-то на кухне шумела моя домработница, растапливая печь. Для того чтобы подняться пришлось приложить волевые усилия, вставать совершенно не хотелось.
Прошёл в свой кабинет и закрылся там. На столе разжёг светильник, включил смартфон и, позевывая, рискуя при этом вывихнуть челюсть, принялся за работу. Реноме писателя требовалось поддерживать и поэтому сейчас я корпел над переписыванием книги Умберто Эко «Имя Розы». При этом особых моральных угрызений я не испытывал, ведь совсем не факт, что этот писатель родится в этом Мире. В любом случае, кому суждено летать – ползать не будет, кому суждено творить, тот и будет, не взирая ни на что творить, и возможно, даже, напишет что-то лучше прежнего. Не моего этого ума дела, если уж кто-то или что-то переместило меня во времени, то и получайте по полной, и не жалуйтесь.
Через час в дверь постучала Мария, оповещая о том, что завтрак готов. Докончив абзац, погасив светильник и спрятав смартфон, подгоняемый разгоревшимся аппетитом, я устремился на кухню. Позавтракав и приодевшись потеплее, направился к Рылееву.
Первое, после моего возвращения, совещание с членами общества было полно сюрпризов. Собрались мы в узком кругу, присутствовали все три директора управы – Никита Муравьев, Оболенский, ну и я, третий, а также Александр Бестужев и Рылеев. Привычно, разместились мы на квартире у Рылеева.
Обменявшись взаимными приветствиями, поглядывая на пляшущий в камельки печи огонь, расписал коллегам-заговорщикам свои четырехмесячные странствия, полученные впечатления и достигнутые результаты. Особенно они порадовались тому факту, что Пестель согласился подождать до конца этого года и никаких преждевременных инициатив не проявлять.
– А вы, Иван Михайлович, уверены, что нам нужно так долго ждать? – вопрошал Рылеев.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Мы только и говорим, а воз и ныне там! – поддержал своего друга Бестужев.
– Что-то я вас не узнаю друзья, откуда такая мрачность? Где вы успели «заразиться» английским сплином или русской хандрой? Слышал, Кондратий, такую народную мудрость «Поспешишь – людей насмешишь!»
– Не слышал, не знаю, откуда вы их только и берете, прям на все случаи жизни, у вас парочка подобных мудростей припасена, – недовольно забубнил Рылеев.
– Слишком рано, мы ещё не готовы. Я рассчитываю, что в этом году из Европы ко мне прибудут боевики под личиной рабочих строящейся бумажной фабрики. Они должны будут выполнить самую грязную работу – устранить царствующих особ и их самых ярых прихвостней.
– А если их не пустят в страну? – спросил Муравьев, к идеи ликвидации царской фамилии он все также относился резко негативно, но против большинства не попрешь.
– Тогда буду действовать через иностранные посольства, есть у меня для этого дела нужные связи. А пока нам надо продолжить, но со всей возможной осторожностью, вербовать действующих офицеров в войсках. В заговоре и так с избытком штатских лиц! Повторю, как воздух мы нуждаемся в офицерах, прежде всего гвардейских, чьи части расквартированы в Питере.
– Да, верно говоришь, Иван Михайлович, людей пока мало, – подтвердил Рылеев, – и те, что есть на прихвате – не совсем те, что надо. Служилых мало, зато щелкопёров, свистунов и фанфаронишков – пруд пруди!
– Мечтателей у нас, действительно, с избытком, – принялся актерствовать Бестужев, – а я солдат! Начинать так начинать. По мне, хоть сейчас!
– Самая реалистичная дата, когда всё будет готово и кое-что кое с кем случится – это декабрь 1825 года. Суетиться раньше этого срока нет смысла и опасно.
– Опять вы тайны разводите … – сморщился, словно от съеденного лимона Муравьев, – сказали бы уж своим товарищам прямо, что, как, откуда сведения? – и вопросительно уставился на меня.
– Не в обиду вам будет сказано, но у немцев есть хорошая поговорка – "что знают трое – то знает и свинья".
Бестужев с Оболенским от смеха едва не захрюкали, как только что упомянутый поросенок, а Муравьев ещё больше нахмурился.
– Ну, знаете ли, эти ваши сравнения …
– Стоп Никита Михайлович, остановитесь! Я же предупредил, чтобы эту, согласен, довольно грубую шутку, никто не воспринимал на свой счёт. Но в ней есть своя доля правды. Вот лично вы уверены, что полученную от меня информацию не сольют в Зимний? Поэтому, раскрывать некоторые известные мне детали я не имею право, так как слово давал! Скажу лишь одно – некоторые силы на западе, заинтересованные в уничтожении российской тирании, уже помогают нам сейчас и намерены это делать и в будущем.
– Извините за тавтологию, но интересно знать, в чём их интерес?
– Хорошо я скажу. В обмен на поддержку русской революции со стороны всего европейского сообщества они хотят от России некоторых территориальных уступок на западе, конкретно – независимость Польши и Финляндии. Лично я в этом проблемы не вижу, от поляков в составе империи одни неприятности, впрочем, все эти вопросы дискуссионные, возможно найдутся какие-то иные компромиссы. И если задуматься, право слово, господа, я решительно не понимаю политику наших царей! В то время как европейские страны вовсю колонизируют Азию, Африку, Новый Свет, открывая для своих экономик эти огромные рынки, мы, с упорством достойным лучшего применения, все лезем и лезем в эту старушку Европу, кладя на алтарь этих бесполезных для нас побед десятки и сотни тысяч солдатских жизней! После того, как Екатерина присоединила Крым и Дикое поле, более для нас лакомых целей на западе континента нет и быть не может!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Все размышляли про себя.
– И прошу вас никому ни о чем не говорить, особенно на счет Финляндии, иначе неизбежен раскол в обществе и распри с ура-патриотами. У нас и так проблемы с единством в наших рядах и подобные информационные бомбы могут подорвать все Общество! Предлагаю вначале сделать дело, а потом будем думать, как и чем платить по своим счетам. Я надеюсь, что мы все здесь прагматики, а потому должны понимать, что без определённых уступок Запад просто не примет новую России, это проза жизни, реал- политик, так было и так будет. Вопрос лишь в цене вопроса, но сейчас выносить его в плоскость публичного обсуждения, думаю, было бы равносильно смертному приговору для всех нас.