Читать интересную книгу Лакуна - Барбара Кингсолвер

— Вспомните Париж и Нью-Йорк. Им понравилась ваша выставка. Ван мне вчера показывал журнал мод с вашей фотографией на обложке.

— Если хочешь знать, в Париже и Нью-Йорке ко мне отнеслись как к говорящему пони. Подумать только, мексиканка, которая потешно одевается и ругается как солдат! Каждый день я чувствовала себя… как это говорится? Попала как белая ворона в ощип.

Переводить Фриду не так-то просто.

— Как кур в ощип? Это значит «попасть в затруднительное положение». Еще говорят «белая ворона», то бишь тот, кто все время на виду, потому что отличается от других.

— И то и другое. Как щипаная белая ворона. Прохожие на улицах тыкали в меня пальцем.

— Потому что вы знамениты. Люди видели ваши картины.

— Послушай, никогда не становись знаменитым. Это ужасно. Видел бы ты, что эти критики писали в газетах. На картины едва взглянули, зато очень заинтересовались их автором. «Лучше бы вместо этих кошмаров писала пейзажи. И постоянно рисует себя; она ведь даже не красавица!»

— Мы читали рецензии. Среди них было много хороших. Диего утверждает, будто Пикассо и Кандинский считают, что вы талантливее их обоих вместе взятых.

— Пусть так. Но этот таракан Андре Бретон не позаботился забрать мои картины с таможни, пока я не приехала и не наорала на него. А про рецензентов я тебе сказала правду: они рассуждают о том, что я, по их мнению, должна рисовать.

Двор более обычного походил на сказочный домик, в котором вместо потолка — кроны деревьев, а пол выстлан плющом. Сквозь ковер из плюща проросли белые каллы и тянули головки-капюшоны к Фриде, точно змеи к заклинателю.

— Я понимаю, вам пришлось нелегко. Но люди не виноваты, что таращатся на вас как на диковину.

На лице Фриды было написано недоумение. Сегодня на ней были чеканные, тяжелые золотые серьги в виде змей, но со своей стриженой блестящей головой она походила на морского льва. С золотыми зубами.

— Какую еще диковину?

Кармен Фрида Кало де Ривера. Кто сможет ее объяснить, пусть даже ей самой?

— Вы играете определенную роль. Признайте, что это так. Мексиканской крестьянки, королевы ацтеков или кого-то еще. И ваши наряды выделяются из толпы.

— Если я не выберу, то они выберут за меня: жена нашумевшего художника, — сверкнула золотыми резцами Фрида. — Газеты с удовольствием укутали бы меня в кисею и превратили в мученицу, ангела или скучную ревнивую жену. Разумеется, в жертву — Диего ли, жизни. Болезни. Посмотри на мою ногу. — Она приподняла зеленый шелк, показав обнаженную изувеченную ногу. Зрелище было пострашнее рук, пораженных грибком: тонкая как тросточка из-за перенесенного в детстве полиомиелита, кривая, вся в шрамах после аварии; долгие годы хромоты и бесчисленных унижений.

— Ты ведь никогда ее раньше не видел, верно? — уточнила Фрида.

— Да.

— А сколько мы с тобой знакомы?

— Почти десять лет.

— И за все это время мог ли ты себе представить такое? Нога выглядела ужасно — как у прокаженного, нищего или ветерана войны. Она могла принадлежать кому угодно, но только не прекрасной женщине.

— Нет.

Она опустила длинную шелковую юбку, словно прикрыла труп.

— На белых ворон вроде нас с тобой всегда будут показывать пальцем. Нам остается лишь выбирать, кем мы хотим казаться — калеками или яркими звездами. Блеск украшений и прочая мишура ослепляют зевак. И среди миллиона слухов и сплетен никто не задастся вопросом: «Почему эта мексиканка, индианка, королева ацтеков или кто там еще всегда ходит в длинных юбках?»

Носком обнаженной ноги Фрида собрала лежавшие на земле локоны в аккуратную кучку. Все, за что она берется, превращается в произведение искусства, будь то цветы, украшающие стол, или саморазрушение.

— Как продвигается твой чудесный роман, сплетни о древних? Пишешь все дни напролет?

Так и подмывало рассказать ей о письменном столике в доме для охраны, о пишущей машинке, смазанной маслом, о кипе страниц, растущей с каждой ночью. Фрида обрадовалась бы вновь обретенному сообщнику. Но она не умеет хранить секреты.

— В каком смысле — белых ворон? На меня никто не глазеет.

— Это ты так думаешь.

Кот опасливо кружил возле ног Фриды, приглядываясь к странной черной шкурке.

— А как поживает твой дорогой товарищ Ван?

— Уж он-то точно на меня не смотрит.

Кот решил, что неизвестное существо, лежащее у ног хозяйки, не хищник и не добыча, и ушел прочь, высоко поднимая лапы, словно шагал не по плющу, а по воде.

— Разрядиться как павлин — не единственный способ скрыться от всех. Голубь тоже может спрятаться.

— Так вот ты какой? Голубок, притаившийся в щели среди камней?

— Я переписчик. И повар. Иногда чищу кроличьи клетки. Она вздохнула.

— Пустая трата времени. Я-то думала, в тебе есть chispa[167]. Искра Божья или нечто в этом роде. А оказывается, ты обычный серый голубь. — Она расправила юбку и накинула на плечи шаль, обдумывая услышанное.

— Мне очень жаль, что нога причиняет вам такие страдания. Я слышал разное.

— Послушай, Соли, что я тебе скажу: самое главное в человеке — то, о чем не знаешь.

Сейчас в доме обитает дюжина человек, и на всех один туалет. Мисс Рид называет это «танцем ожидания». Четверо американцев всегда засиживаются допоздна — странная и смешная мисс Рид (которая одевается как мальчик) и ее муж ночуют в одной из комнат дома для охраны, но редко уходят к себе до рассвета; в это время Лев как раз просыпается и делает зарядку. Джо и Реба занимают ту же комнату, что и раньше, и наведываются в ванную через двор. Для прочих время отмеряют стремительные забеги и выпитые чашки кофе. Говорят, что Лоренцо и трое остальных охранников как-то помочились прямо с крыши, пояснив, что для борьбы с ГПУ все средства хороши. Видимо, это и есть их секретное оружие. Но такое утреннее соревнование — не для слабонервных.

Тайное время — без пятнадцати восемь. Лев и Наталья уже давным-давно умылись. Американцы встают поздно, следовательно, их нечего опасаться, а утренний караул еще не сменился, чтобы не потревожить Наталью. Тогда-то можно проскользнуть через столовую на половину Натальи и Льва и пробраться на цыпочках в его кабинет. Скоро сюда придет Лев; это так же верно, как то, что на стене по-прежнему будет висеть карта Мексики. Но без пятнадцати восемь он еще кормит кур во дворе.

Тесная ванная под жестяной односкатной крышей примыкает к кабинету и спальне Льва; ее пристроили к дому когда-то между правлением Порфирио Диаса и временем, когда в Мексике появилась современная канализация. Внутри, как солдаты, выстроились в шеренгу ванна на львиных лапах, раковина на пьедестале и шкафчик, набитый лекарствами Льва вперемешку с бритвенными приборами всех мужчин дома. На тумбочке — таз с кувшином. На полу — омерзительный ворсистый коврик, который давно пора выбросить. Льву надо выпустить манифест: «Политическая задача общей ванной: ни у кого нет права выбрасывать коврик». Ну и в конце — командир этого войска, унитаз. Наверху бачок, с которого свисает цепочка, дожидающаяся от рядовых салюта.

Выходить лучше не через ту дверь, что ведет в кабинет Льва (он, скорее всего, уже пришел), а через пустую комнату, которую Наталья называет Севиной, по-прежнему надеясь, что из Парижа все-таки привезут их сироту-внука. Пока же там стоит деревянный платяной шкаф с пальто и пиджаками. Сегодня утром в комнате оказалась Наталья: она складывала на стол для белья принадлежащие Льву шелковые пижамы в полоску. Иногда неловкости не избежать.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

Похоже, нужно сказать что-то еще.

— Как у Льва много пижам.

— Да.

— Красивые. Другие люди и днем-то так нарядно не одеваются.

— Другим людям не приходится задумываться о том, что они могут умереть в этой самой пижаме. И так их сфотографируют для газет.

— Боже мой!

— Не стоит извиняться. Мы привыкли. — На мгновение она подняла глаза — два серых камешка, — а потом снова перевела взгляд на стопку белья. — Я хотела кому-то об этом сказать, и лучше вам, чем Вану. Последнее время у Льва высокое давление.

— Высокое? Насколько?

— Очень высокое. Доктор вчера испугался за его здоровье.

— А что думает сам Лев?

Наталья сложила последнюю пижаму.

— Лев считает, что пуля настигнет его раньше паралича. Если можно так ответить на ваш вопрос.

— Я понимаю, вы просто хотели, чтобы кто-то еще знал, как обстоят дела.

— Едва ли вы можете чем-то помочь. У него ужасно болит голова.

— Он всегда так спокоен.

— О да, Лев спокоен, как никто другой. Именно это я и имела в виду, когда упомянула про смерть в пижаме. Он тревожится не из-за фотографий. Я не хотела сказать, будто он тщеславен. Не могу подобрать слова. Я не настолько хорошо знаю английский…