Джесси, продолжавшая сжимать книгу, заставила себя немного разжать пальцы. Миссис Жилетт хотела именно этого, у нее были дурные намерения, но все равно подозрения ее отца, что Джесси уже давным-давно перестала бояться этой старой вороны, были более чем справедливы. К тому же она в любом случае собиралась остаться с отцом, так что словопрения ее матери ничего не значили, не так ли? Она все равно останется с отцом и не будет общаться с этой противной Пыхтелкой, и все эти великолепные вещи произойдут, потому…
— Потому, что отец защищает меня, — пробормотала Джесси.
Да, это было самое главное. Отец защищал ее, а мать была против нее.
Джесси увидела, как в вечернем небе мягко засветились звезды, и внезапно поняла, что она сидит на террасе и слушает, как родители обсуждают солнечное затмение — и ее — почти три четверти часа. В этот вечер Джесси открыла для себя незначительный, но интересный факт жизни: время бежит быстрее, когда ты подслушиваешь разговор, касающийся тебя.
Не задумываясь, она подняла руку, увидев падающую звезду, и мысленно послала ей древнюю мольбу: хочу, чтобы я могла, хочу, чтобы это случилось. Ее желание, почти уже сбывающееся, было таково: она хотела, чтобы ей позволили завтра остаться с ним, несмотря ни на что. Лишь два человека, которые знают, как защитить друг друга, сидящие на террасе и ужинающие a’deux… совсем, как семейная пара.
— Что касается Дика Клиффорта, то он позже принес мне свои извинения. Том. Я не помню, говорила ли я тебе об этом…
— Ты говорила, но я не помню, чтобы он извинился передо мной.
— Возможно, он боялся, что ты затеешь драку или, хотя бы, попытаешься… — ответила Сэлли, произнося слова тоном, который показался Джесси совсем особенным — в нем были смешаны счастье, радость и досада. Джесси даже задумалась, возможно ли было говорить подобным образом и оставаться в здравом уме, но потом эта мысль начисто выветрилась из ее сознания. — К тому же я хочу еще кое-что рассказать тебе об Адриенн Жилетт, пока мы не закрыли эту тему…
— Ладно.
— Она сказала мне — это было в 1959 году, через два года после происшествия — у нее начался климакс. Она никогда специально не говорила о Джесси и об инциденте с пирожным, но, мне кажется, она хотела извиниться.
— О! — Это было самое холодное, самое адвокатское «о» отца. — Может быть, кто-нибудь из вас собирался передать эту информацию Джесси… и объяснить ей, что это значит?
Мать молчала. Джесси, которая до сих пор имела весьма смутное представление, что все это значило, посмотрела вниз и, увидев, что снова свернула книгу в трубочку, опять попыталась разжать пальцы.
— О, извиниться? — Его тон был мягким… вкрадчивым… убийственным.
— Перестань ловить меня на слове! — взорвалась Сэлли после продолжительного молчания. — Это твой дом, а не зал суда, если ты еще не заметил разницу!
— Это ты затронула эту тему, а не я, — ответил отец. — Я просто спросил…
— О, я так устала от того, как ты перекручиваешь мои слова, — сказала Сэлли. По ее тону Джесси поняла, что мать плачет или вот-вот расплачется. Первый раз в жизни материнские слезы не вызвали у Джесси никакого сочувствия, никакой потребности побежать и утешить (возможно, даже самой расплакаться). Вместо этого в ее груди росло чувство странной неудовлетворенности.
— Сэлли, ты расстроена. Почему бы нам просто…
— Ты радуешься, доводя меня до такого состояния. Странно, что разговор с мужем может оказывать такое действие. Разве это не самая сверхъестественная вещь, слышанная тобой? Понимаешь ли ты, о чем мы спорим? Я уже намекнула тебе, Том — дело не в Адриенн Жилетт, и не в Дике Клиффорте, и не в солнечном затмении. Мы спорим о Джесси, о нашей дочери, что в этом нового?
Она засмеялась сквозь слезы. Послышалось сухое шипение, когда мать чиркнула спичкой, закуривая сигарету.
— Разве тебе не говорили, что нужно смазывать скрипящее колесо? То же самое и с нашей Джесси, ведь так? Скрипящее колесо. Вечно всем недовольна, пока не сделает все по-своему. Вечно недовольна чужими планами.
Джесси ужаснулась, услышав что-то похожее на ненависть в голосе матери.
— Сэлли…
— Ладно, не обращай внимания, Том. Она хочет остаться здесь с тобой? Отлично. К тому же с ней не так уж приятно общаться; все, что она делает, так это затевает ссоры с сестрой и жалуется на то, что делает Вилл. По-другому это называется «ябедничает».
— Сэлли, вряд ли Джесси когда-либо жаловалась, и она очень хорошо относится…
— О, ты не знаешь ее! — выкрикнула Сэлли Махо, и злоба, прозвучавшая в ее голосе, заставила Джесси содрогнуться. — Клянусь Господом, иногда ты ведешь себя так, будто она твоя девушка, а не твоя дочь!
На этот раз длинная пауза принадлежала ее отцу, а когда он снова заговорил, то голос его был мягким и холодным.
— Это скверная, из рук вон плохая вещь, которую только можно сказать, — наконец, произнес он.
Джесси сидела на террасе, смотрела на звезду, и чувство страха и уныния проникало в нее все глубже и глубже, превращаясь в ужас. Внезапно ей захотелось снова поднять руку вверх и попросить звезду — в этот раз желая вернуть все назад, начиная с того момента, когда она попросила папу, чтобы он помог ей остаться с ним завтра.
Затем раздался звук отодвигаемого мамой кресла.
— Я приношу извинения, — сказала Сэлли, и, хотя ее голос звучал все еще сердито, Джесси уловила в нем страх. — Оставайся с ней завтра, если это то, чего ты хочешь! Хорошо! Отлично! Для нее это будет счастьем!
Застучали ее каблучки, пока она быстро выходила из комнаты, затем щелкнула зажигалка отца, прикуривавшего сигарету.
Сидя на террасе, Джесси почувствовала, как горячие слезы наворачиваются ей на глаза — слезы стыда, боли и облегчения, что спор закончился раньше, чем все могло стать еще хуже… разве они с Мэдди не замечали, что споры их родителей становились все громче и горячее в последнее время? Что охлаждение между ними после этого немного ослабевало? Но ведь вряд ли возможно, что они…
— Нет, — прервала Себя Джесси, прежде чем мысль смогла сформулироваться. — Нет, нет, это абсолютно невозможно, так что заткнись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});