С утра привозили англиканское духовенство, что-то
зачастили к нам, все говорят о единстве. Или
Рим не может простить им Томаса Мора, или иная забота:
с шотландцами-кальвинистами сфер влияния не поделили.
Показали им кино на английском, понятно, агитка,
цветущий сад монастырский, музыка — хор из “Набукко” —
“На реках Вавилонских” — намек на рабство. Калитка —
вход на кладбище. Переводчик шепчет на ухо
их епископу. Переводчик — он человек военный. Доложит,
о чем был разговор, но скорее всего — о ценах
на хлеб и мясо (придумал — мясо! В монастыре!), а может,
о диссидне и грядущих политических переменах.
Гурий вслушивается: англиканин рассказывает об обольщенье
со стороны обнаженной игуменьи, кагэбистки. Но Гурий тотчас
вспоминает, что “naked KGB” — в данном контексте — имеет иное значенье:
“явно сексотка”. Это Варвара. Ага, оказали почесть
еретику: Варвара интеллигентна, после иняза,
комсомолка, спортсменка, красавица, клобук и ряса
делают женщину привлекательней. С первого раза
начала обработку! Торопится! Но этого лоботряса
кентерберрийского ей не взять, рыбка-то крупновата.
После кино — прогулка и трапеза, послушник читает
житие Симеона Юродивого, по-английски с акцентом, как будто вата
набита во рту. Мальчик, должно быть, мечтает
быть в чинах у Господа и господина, вернее
сказать — товарища. Но пока испорчен не слишком,
не то что Варвара, ну, Бог разберется с нею.
Гурий смотрит на семинаристов — не завидую этим мальчишкам.
Провожает делегацию до ворот. Там уже подогнан
автобус, да, ничего машина, красоты несказанной.
В келье на тумбочке — Федор Михайлович. Уголок подогнут
страницы, где смерть Зосимы и дух тлетворный, обманный.
Да, виноват был бес перед Алешей за старца святого!
Украл у Зосимы нетленье, как кошелек карманник.
Гурий садится и наливает кружку спитого
чая — крепкий врачи запретили, ломает овсяный пряник.
Вечером жди уполномоченного. Явится, не запылится,
поговорить и сыграть партию в шахматы. Игрок, скажем прямо, не слабый.
Господи, почему у всей этой сволочи крупные, грубые лица,
а голос тонкий, елейный, ну — баба бабой!
Гурий осторожно вынимает из жестяной коробки
шахматные фигурки: изделье конца тридцатых — хорош был
тюремный умелец —
жеваный хлеб, лепка, сушка, покраска, ломтики винной пробки
вместо бархатки, клей вместо лака. Гурий — законный владелец
этого раритета. Сорок лет сохранял. Вот, на доске расставил.
Поймет ли полковник, с кем сыграет сегодня?
Тут не выиграть товарищу, не нарушая правил.
Гурий задавит. Впрочем — на все воля Господня!
* *
*
После уполномоченного в покоях табачный дух.
Окурок “БТ”, приплюснутый к блюдечку. Вытряхнуть пепел лень.
Это сделает одна из двух богомольных старух,
которые приходят сюда убирать через день.
Непорядок, конечно, женщины. Но бабки — Божий народ.
Вот перемрут, болезные, а там и Церковь помрет.
Раннее утро. Готовится выезд в село.
Гурий кричит келейнику: Петре, Камень, потщись,
погибаю!4 Чайку, Владыка? Да нет — ногу свело,
размассируй. Хорош, полегчало. Эх, откуда взялись
наши немощи! Все по грехам. Вот вчера вечерком
толковал с негодяем. Все Лернер ему поперек
горла стоит — увольняйте, де, настаивает горком.
Горком! Дался им Лернер! Еврей, но свой паренек.
В семинарской библиотеке, совершенствует каталог,
книжки дает читать приятелям, это он зря.
Но под курчавою шевелюрой — неплохой котелок,
верит, и на работу приходит ни свет ни заря.
И еще говорил полковник — в селе расписали храм
живописцы-выкресты, но, владыко, у них у всех
в почтовом ящике вызовы в Израиль. Все они будут там.
Кто завтра, кто через год. Это же курам на смех:
иконописцы нашлись! Владыко, вы близко к ним
не подходите. Не заметите, как щелкает аппарат.
Микропленка. А после в газетке “Иерусалим”
вы будете возглавлять этот еврейский парад.
Гурий вздыхает. Будут, конечно. Все подойдут
под благословенье, бедные. Благословлю, а куда
денешься? Староста настучит, подметные письма пойдут.
Уполномоченный скажет: опять сплоховал, борода!
* *
*
Девять утра. Все болит. А пора уже
выезжать служить литургию. Владыка смотрит на ЗИМ
и говорит шоферу: Мыкола! Оставь его в гараже.
Повезешь на своей “копейке”. Сегодня покажем им.
(Им — соборному духовенству.) Что, думаешь, не помещусь?
(Действительно, нужно втиснуться, колени уперлись в живот.)
Повезешь к задним воротам, по переулку. (Шестую неделю пощусь,
а не сбросил ни грамма.) За двадцать минут добрались, и вот,
через нижний храм Гурий входит в полупустой собор.
Ни дьякона, ни иподьякона, ни попа — все стоят у врат.
И прихожане по большей части вышли в просторный двор
встречать владыку. А Гурий тихо, как враг,
подкрадывается к настоятелю и — хлоп его по плечу:
ждете-то ждете, да не с той стороны! Что за парад!
Настоятель думает: свезти бы владыку к врачу —
психиатру. Чисто дитя! А Гурий и сам не рад
розыгрышу. Бросились облачать, бестолково, спеша.
Протодьякон взмахнул рукою — по команде включился хор:
“Тон деспотин” и “Да возрадуется твоя душа”,
“Яко невесту украсивый тя красотою”5. (Господи! До сих пор
разбирает смех! Меня — и яко невесту! Семьдесят шесть
минуло в прошлом году, до девяти пудов килограмм добрать.)
Настоятель думает: надо б отправить весть
в Синод. Ишь, вздумалось старику юродивого играть!
* *
*
Пока читали Апостола, Гурий спал наяву,
восседая на горнем месте. Мерещились те года,
когда он в Богородицком, в храме темном пустом, как в хлеву,
проповедовал стенам, иконам, лампадам — прихожан и следа
не осталось. До Сибири из храма было рукой подать.
А он попал в Казахстан. Особая благодать.
Грянули “Аллилуйя”. Гурий встряхнулся, встал,
возгласил: “Бог молитвами святаго апостола и евангелиста Луки
даст тебе глагол, благовествующему...”6. Протодьякон читал
нараспев, возвышая голос, а слов не поймешь. Боже, как далеки
те страшные годы. И цела ли та церковь? Неужто уберегли?
Быть того не может! Взорвали, снесли или устроили склад,
а потом снесли, местночтимый список Донской свезли
в музей, ободрав для начала оклад. Монастырский сад,
вероятно, вырублен. У кого бы узнать? Постой!
Николай со второго курса, он вроде из тех краев!
Невысокого роста, рыжеватый, с короткой стрижкой. Пустой
изнутри, да они все такие. Небогатый улов
человеков даешь ты, Господи, нам, преемникам учеников
Твоих, апостолов, евангелистов, плотников, рыбарей.
У Церкви — невесты Твоей — слишком много земных женихов.
Лернер получше будет. Понятное дело, еврей.
Ближе к вечеру Гурий вызывает Николая к себе.