передавать, — почти просительно сказала она. — Я пришла к вам. Как женщина к женщине. Надеюсь, вы понимаете меня. Каждая мать желает своему ребенку счастья.
Она ушла с поникшими плечами и низко опущенной головой в своем траурном кружевном шарфе. Откинув на окне штору, Нина задумчиво смотрела ей вслед и, когда на следующий день Валька спросил, чем она так расстроена, уж не оскорбила ли ее чем-нибудь снова мать, отрицательно покачала головой:
— Не выспалась. Соседи опять всю ночь крутили магнитофон.
Ей стало жаль свекровь. У Вальки могло кончиться терпение.
Они так редко могли побыть вместе, что завели специальный дневник, в котором Валька писал, отправляясь на дежурство в больницу вечером, когда она должна была еще только вернуться с работы: «Буду дома завтра после шести. Махнем на концерт инструментального ансамбля?» Она в свою очередь наказывала ему: «Разогрей ужин и не теряй меня. Вернусь и расскажу».
Когда родилась Танюшка, стало труднее. Они никак не могли найти няньку, сидели с дочкой по очереди. Потом Вальку выручила старуха-санитарка, стала приходить к ним помогать. Надежда Романовна не желала ничего знать о внучке. Возможно, отчасти ее отвлекли от младшего сына другие заботы.
Сначала начались неприятности у Матвея Илларионовича. Работал он всегда честно, старался, дело свое знал до тонкостей, но выполнял его без шума, в передовики не стремился. А тут еще и на собрании выступил. Дескать, не за рекордами надо бы гоняться, один-два даже отлично работающих человека еще не все. Надо такой порядок в цехе навести, чтобы все работали хорошо. Новому начальнику цеха поддержать бы старика, начальнику критические замечания Матвея Илларионовича не понравились. С этого и началось…
Глубоко страдая за отца, Валька объяснил:
— Батя поплатился за свой характер. Конечно же, он прав, и все же защитить себя вряд ли сумеет. Ему гордость рабочего человека не позволит пороги канцелярий обивать.
Матвей Илларионович ушел с завода в какую-то ремонтную мастерскую, замкнулся в себе, стал еще больше внимания уделять домашнему хозяйству, провел в дом водопровод, разбил фруктовый сад. Зеленый особняк все хорошел.
Но слишком много отдал Матвей Илларионович заводу, чтобы пережить такую горькую разлуку с ним. Через год Валька похоронил отца от невесть откуда приключившейся болезни печени.
Не успела Надежда Романовна прийти в себя от горя, как на нее свалилась новая забота: вышла замуж дочь.
Валька напрасно так пренебрежительно отзывался о сестре. Ума Регине было не занимать. Медицинское училище она окончила с отличием и на работу поступила не куда-нибудь в аптеку (она была фармацевтом), а в министерство. Она словно бы даже похорошела. Не обошлось в этом, правда, без Надежды Романовны: одевала мать Регину с большим вкусом.
И замуж Регина вышла весьма практично, за вдовца, памятуя, что у второй жены муж всегда под каблуком. Да с ее характером она и вряд ли нашла бы общий язык с человеком своего возраста.
Одно было плохо: от первой жены у ее мужа осталось двое детей. Впрочем, это огорчало не столько Регину, сколько Надежду Романовну. Регина вовсе не собиралась убиваться ради чужих детей. А Надежду Романовну не оставляло опасение, что эти дети слишком обременят дочь. Она отдала молодым особняк, а сама с детьми мужа Регины перебралась во флигель.
Арсения с семьей она к тому времени уже успела отделить, сама подыскала ему просторный уютный дом с хорошей усадьбой на соседней улице.
Обо всех этих событиях Веретенников узнал, прилетев в родной город с Камчатки, куда попал после окончания института, на похороны отца.
В могилу отца свела болезнь сердца. До самого последнего дня он работал и смертью своей никому не доставил хлопот: пришел из бани, прилег отдохнуть и больше не встал. Мать, видимо, не отдавала себе отчета в том, что она потеряла вместе с ним, хлопотала над поминальным обедом, возбужденная многолюдием, с девчоночьим любопытством приглядываясь к вновь входящим. «Блаженны нищие духом», — подумал Веретенников, глядя на нее. Было неловко за мать перед женой. Нина словно догадалась о его мыслях, украдкой погладила по руке.
Валька тоже пришел на похороны, старался во всем помочь, а прощаясь, пригласил к себе. И хотя было очень трудно выкроить вечер, все же забежал к нему.
В стандартной двухкомнатной квартире Вальки было что-то от домовитого уюта зеленого особняка. Вещей немного, и все они были как-то к месту. Из украшений висел только эстамп приятеля Вальки, художника, — охотничье зимовье и елочка на переднем плане в глубоком снегу. Да стояла еще на полу возле балконной двери ваза с ветками вербы.
«Вот обошлось и без Надежды Романовны», — не без грусти отметил про себя Веретенников.
У Вальки было уже двое детей. Старшая, Танюшка, пошла в первый класс, сынишка бегал в детский сад. Нина работала. Она похорошела, расцвела. Судя по всему, они с Валькой были счастливы.
Валька раздался в плечах, глазастое лицо возмужало. Он много работал. Положив перед собой на стул руки с тонкими, должно быть, очень чуткими пальцами, он говорил о том, что, видимо, больше всего глодало его:
— Распознавать болезни мы научились, а лечим пока еще плохо. Особенно в амбулатории.
— …Настоящий врач из него получился, — старик погладил одной рукой вздувшиеся вены на кисти другой и осмотрелся.
На скамейку, на которой они сидели с Веретенниковым, падала тень от веток сосны, что стояла у забора, и отсюда, из тени, сентябрьский полдень казался особенно ярким. Неправдоподобная синева неба даже слепила глаза. Напротив особняка, возле недавно выстроенного дома замерли молодые деревца, словно девочки-балеринки в коротких юбочках на одной ноге. Старик помолчал и, сощурясь от усилия, снова вгляделся в Веретенникова.
— Дружком, значит, Валентину доводитесь? Ну-ну, знавал я вашего папашу. Как же!.. Так вот, я и говорю, достойный сынок вырос у Матвея Илларионовича. Профессор теперь…
Пора было уже в аэропорт, перекусить перед вылетом. Веретенников закурил и дослушал рассказ старика.
— И перед матерью свой долг до конца выполнил. Хоть и не заслужила этого перед ним Надежда Романовна, — старик закрыл глаза, вытянул худую, поросшую редким сивым волосом шею и покачал головой: — Не-е-ет, не заслужила!
Она пережила мужа на целых семь лет. А за два года до смерти ее свалил инсульт. Парализованная Надежда Романовна лежала в своем флигельке одна. Пасынка Регина отдала в Суворовское училище, девочку взяла к себе: нужно было кому-то мыть полы, чистить картошку.
Уход за матерью жена Арсения и Регина тщательно поделили между собой. Серафима готовила для свекрови пищу, таскаясь с кастрюльками через улицу, Регина мыла мать, меняла на ее постели белье.