интересы Державы, так и должен был принести существенный прирост к выручке с экспортных операций. Ну и пара лишних копеек в наш с Надюшей семейный бюджет. По всем приметам, в сентябре у нас должна была родиться долгожданная дочурка, так что был смысл задумываться об ее приданном уже сейчас.
Предупредил секретаря и Анатолия Николаевича Куломзина — он уже неделю как исправлял должность моего заместителя, то есть товарища — об отлучке, и оделся, как для выезда в город. Вышел из знакомых до последней трещинки дверей Советского подъезда, прогулялся, глубоко вдыхая свежесть по-весеннему холодной еще воды, до набережной Зимней канавки. Полюбовался видами практически уже летнего Санкт-Петербурга.
Медленно, со скоростью прочих совершающих утренний моцион обывателей, прошествовал по Дворцовой набережной в сторону Адмиралтейства. Подумал еще, что надо бы выделить время и посетить-таки вотчину морского министра. О, великий князь Константин не забыл мое обещание о выделении средств на строительство новых броненосцев. А чтоб я не посмел затягивать с перечислением, хвастался, будто бы в секретных залах Адмиралтейства хранятся уже полностью готовые к передаче на верфи чертежи будущих кораблей. Еще он говорил, что, мол, такого еще свет не видывал, что даже Грандфлит не имеет такого воплощенного в стали совершенства, и что я непременно должен взглянуть на эти рисунки.
Да мне и самому было любопытно. Уже, кажется, рассказывал, как чертил какие-то каракули по просьбе нашего бессменного генерал-адмирала. Изображал так сказать собственное видение океанского броненосца. Художник из меня, конечно аховый. Но что-то похожее на броненосец «Князь Потемкин Таврический» я еще в школе в тетрадке в клеточку рисовал. А с тех пор мне на глаза и немецкий супер-линкор «Князь Бисмарк» попадался, да и собственно «родоначальник жанра», английский «Дредноут». Так что фантазия у меня разыгралась не на шутку. Ежели они все мои представления реализовывать в металле примутся, так в России-Матушке может и стали на все не хватить…
Пора было заходить обратно во дворец. Теоретически, как чиновнику второго класса, путь мой должен был лежать к центральному подъезду — Иорданскому — со стороны набережной. Это тому, к которому зимой пристраивают деревянный помост до самого невского льда, где на Крещение вырубают купель и строят вокруг временную, деревянную же, ротонду. Еще, через эти врата в Зимний должны были входить особенные и чрезвычайные посольские делегации в дни официальных приемов. То есть, Иорданский подъезд считался одним из четырех парадных, охранялся гвардейцами с обязательным присутствием офицера, и потому решительно мне не подходил.
Мне нужен был следующий, ближний к Адмиралтейству, Собственный Их Величеств подъезд. Именно оттуда, по узкой, не особенно презентабельного вида, лестнице, можно было подняться на второй этаж северо-западной части дворца, к личным апартаментам покойного Николая и Дагмар. Понятное дело, пока цесаревич Александр не сядет на трон, никто покушаться на занимаемые императрицей-матерью в Зимнем дворце площади не посмеет. Да и потом, как мне думается, тоже.
У Собственного подъезда — по сути обычной, крашенной зеленым, будки с самыми простецкими дверьми — тоже имелся караул. Но уже иной, не гвардейский. Там дежурили бойцы Собственной Их Императорского Величества конвоя. Если в современном мне ныне мире и мог быть спецназ — так вот он. Поджарые, жилистые, повадками схожие с ленивыми леопардами, усатые дядьки в даже где-то мешковатых, не стесняющих движения, кавказских камзолах. Вооруженные лучшим в мире оружием, смертельно опасными навыками и полной безнаказанностью. Естественно, в, так сказать: рабочее время.
Их всего-то три сотни — по роте казаков сибирских, кубанских и терских, а в одном Зимнем семь относительно парадных выходов на улицу, не считая всевозможных котельных, каретных и конюшен. Десятки километров коридоров, зачастую весьма замысловато раздваивавшихся или пересекавшихся.
Меня они знали. Еще бы! Однажды, года три или четыре назад, когда убедился, что верный Бюмонт-Адамс револьвер, несомненно, качественный и надежный, но безнадежно устарел, я попросту явился в казармы конвойных за консультацией. Что вылилось в почти непрерывную пятичасовую стрельбу из пистолей чуть не дюжины различных моделей. Ну и долгую обстоятельную беседу с Петром Александровичем Черевиным, полковником и командиром конвойного полка. Очень уж этому ответственному офицеру претила мысль, что какая-то чернильная душа будет каждый божий день являться на доклад к императору с револьвером за поясом.
Да-да, знаю! Ходят, и пожалуй — будут ходить слухи, будто бы граф Воробей, слегка повредился умом, коли везде таскает с собой оружие. Пусть им. Собака лает, ветер носит. Это ведь не в них палили из мушкетов разбойники на пустынном сибирском тракте. Не к ним в кабинеты лезли через окно вооруженные до зубов душегубы, и не у них лицо серело от пороховой гари в бою с дикими алтайцами. И польским заговорщикам нет до них никакого дела. И это единственное, что у нас с этими злодеями есть общего.
В семидесятом был объявлен конкурс револьверов для вооружения Русской Императорской армии. После долгих споров, отстрела тысяч патронов и скандалов с разоблачением вымогателей мзды, в «финал» вышли три модели. Два заокеанских — производства заводов «Colt’s Patent Firearms Manufacturing Company» и «Smith & Wesson Firearms Cº.», и английский «Webley & Son Company». Насколько мне было известно, и в нынешнем, семьдесят пятом году, окончательное решение чинами Главного Артиллерийского Управления так и не принято. А я так решил за каких-то несколько часов на стрельбище ЕМВ конвоя, и остановил выбор на «Миротворце». Он же Colt 1873, SAA. И даже извечная его «болезнь» не смутила. Предохранитель в этом чуде оружейной мысли предусмотрен не был, а спуск достаточно слабый, чтоб пистоль мог выстрелить от резкого движения или встряски сам собой. Просто стал заряжать в барабан не шесть патронов, а пять, оставляя камору под курком пустой.
Уже и к тяжести его привык так, что и не чувствую. И удивляюсь, когда другие люди указывают, что камзол слева слегка топорщится.
— По здоровьичку, Ваше Высокопревосходительство, — кивнул один из конвойных. Совершенно без подобострастия кивнул. Как равному. И скорее даже не мне, а скрытому под одеждой кольту. — Все так же? Готовы от ворога обороняться?
— Здорова, братцы, — вполголоса поздоровался и я. — Как всегда… Меня ждут?
— Как не ждать? — разулыбался казак. — Уж и служку свово присылали справляться.
Секретаря Никсы, а теперь и Дагмар, Федора Адольфовича Оома — спокойного, рассудительного, но какого-то слишком уж покладистого, кроткого человека, казаки конвоя недолюбливали. Называли «квашней» или «служкой», и совершенно игнорировали его указания.
Хмыкнул, и заторопился вверх по лестнице, в покои императрицы.
И все-таки, у Дагмар нервы из стали. И титановый характер. Ах как она шипела мне