Читать интересную книгу Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Рыбушкин нажал на рычаг и, не кладя трубки, тут же набрал второй номер и почти слово в слово повторил то, что было сказано по первому номеру.

Механически, словно автоответчик, с совершенно одинаковыми тембром, интонациями и даже порядком слов он проделал то же самое еще два раза, а потом повернулся к окаменевшим Осипу и Ивану Санычу:

— Ну, вот и все. Теперь осталось ждать.

— Они перезвонят? Все четверо? — тщетно пытаясь сдержать в голосе дрожь, спросил Иван.

Валентин Самсонович усмехнулся:

— Ну, зачем же все четверо. Сейчас они созвонятся, и потом кто-то один позвонит сюда. Назовет место и время. Только вы, ребята, держите ухо востро. Люди там серьезные, недоброжелателей ваших они, конечно, найдут, но вот дальше все будет зависеть от вас самих.

Заглянул Карасюк. Сейчас, верно, он был еще пьянее, чем тогда, когда «устал» и «заснул в туалете» рыбушкинского дома. Он мутно воззрился на присутствующих в кабинете и осведомился, какого полового органа им тут надо.

— Отставить! — вдруг рявкнул на него Валентин Самсонович так, что тот машинально вытянулся по швам и тотчас же едва не упал, потому что организм наотрез отказывался держать сугубо вертикальное положение дольше секунды. — Ты, Карасюк, не мни из себя щуку. Карась — он карась и есть. Ступай допивать самогон.

— Ес-сссь! — отозвался тот и вышел вон.

— Карасюк… карась, — пробормотал Осип, — карасик. Интересно, а с какими енто рыбами ты сейчас беседовал, Самсоныч?

— Акулы, Моржов. Большие белые акулы-людоеды, — не задумываясь ответил Рыбушкин, который тоже носил ихтиологическую фамилию.

Иван Саныч съежился и почувствовал себя пескарем. Причем отнюдь не премудрым… После фразы про «больших белых акул-людоедов», отсекших все звуки большим разделочным ножом и словно умертвившим пространство, зависла утомительная тишина.

Звонок прозвучал через пятнадцать минут. Рыбушкин спокойно взял трубку и проговорил:

— Слушаю.

В трубке раскатился сочный бас:

— Рыбак, завтра в пять вечера в клубе «Аква». Скажи этому своему знакомому… как его зовут?

Валентин Самсонович краем глаза покосился на напрягшегося Моржова и ответил:

— Осип.

— Осип? Еврей, что ли?

— Да нет, причем тут евреи. Мандельштама ты все равно не читал, так что странно, что ты так подумал. Ну, до чего вы там договорились?

— Ладно, передай ему, что завтра в пять в «Акве». Его проведут, пусть только назовет себя бармену. Все наши подойдут.

— Спасибо, Саша. Ну, будь здоров.

— Наше вам, Валентин Самсоныч. Не болей.

Рыбак положил трубку. Осип посмотрел на него, стараясь даже не мигать, и спросил:

— Ну что?

— Все в норме. Завтра вас будут ждать в пять часов в клубе «Аква». Постарайтесь не опоздать, там этого очень не любят. Лучше придите чуть пораньше, загодя, с запасом. Держите себя спокойно, уважительно, старайтесь изложить свое дело как можно более кратко. Обо мне лишний раз не говорите, там этого тоже не любят.

Ваня хотел было отпустить реплику касательно того, что там вообще любят, но «залип» под твердым взглядом Валентина Самсоновича, как муха на клею. Подавать несанкционированные реплики расхотелось.

— Знаете, где находится «Аква»? — поинтересовался Валентин Самсонович.

— Примерно… не знаем.

Рыбушкин начал терпеливо объяснять деревенеющим Осипу и Ивану Санычу расклад и координаты искомого места встречи, периодически рявкая на попеременно просовывающих головы в кабинет Карасюка и старшину Гуркина. Осип слушал, но не понимал; Иван Саныч понимал, но только то, что они влипли еще хуже, чем было.

Наконец дошло.

— Вот ишшо что, Валентин Самсонович, — выговорил Осип, почему-то оглядываясь на дверь, — я бы тут хотел попросить… в общем, поздно уже. Можем мы у тебя енто самое… переночевать?

— А вот этого не надо, — сказал Рыбушкин, — ты уж на меня не обижайся, но у меня принцип: никого в своем доме не оставлять ночевать. Дом маленький, а я не люблю, когда у меня под ухом храпят. А ты, Осип, помнится, в этом смысле с молодости был грешен: храпел так, что камерные крысы дохли. Ты уж на меня не обижайся. Такие у меня стали привычки, и стар я, чтобы их менять.

— Да ничаво, — разочарованно сказал Осип, — как-нибудь выкрутимси.

— А ты вот что, — сказал Рыбушкин, — ночуй здесь. Вот прямо здесь, где мы сейчас.

— Здесь?

— Ну да. Там в смежном помещении диванчик есть, так на нем Карасюк с Гуркиным спят, когда совсем уже ходить не могут.

— Дык они, можа, и сиводни…

— Нет. Сегодня они по домам пойдут.

Осип взглянул на Ивана Саныча: тот тряс головой. Мысль о том, чтобы ночевать в отделении, пусть даже по собственной воле и по необходимости, вызывала у него ужас.

Моржов и Астахов отказались. Они поблагодарили Рыбушкина, распрощались с ним, получив в дорогу узелок с копченым салом, хлеб, бутыль самогона и несколько соленых огурцов в целлофановом пакете. Вор-рецидивист Рыбак в самом деле не мог избавиться от многих своих привычек, усвоенных в тюрьме, и снабдил Осипа и Астахова так, словно они ехали не в Петербург в нескольких десятках километров от поселка, а по сибирскому этапу на реку Индигирку, где, помнится, Осип валил лес.

С таким богатством Осип и Иван Саныч даже не дошли до трассы: на половине пути по грунтовке они засели в брошенном сарае и, разведя костерчик, уселись и за один присест уписали и хлеб с салом, и огурцы, и — разумеется — самогон.

Рецептура самогоноварения от Валентина Рыбушкина в самом деле была эксклюзивной. Осип с Иваном ощутили это на себе в полной мере.

Мера составила полтора литра.

Конечно, эта самая «мера» не дала им возможности вернуться обратно в дом Рыбушкина, как было предложил Осип в пьяном угаре. И это было хорошо.

…Потому что если бы они пришли к нему в дом, то их глазам предстала бы страшная картина: старый вор в законе лежит, пронзенный кольями железной решетки, огораживавшей палисад, и из угла мертвого рта выбегает, как ленивая кроваво-красная змейка, подсыхающая струйка крови.

Оскал мертвого серого рта блекло обозначает сардоническую усмешку ненависти.

* * *

Они ночевали, разумеется, на месте употребления упомянутой полуторалитровой «меры». Просто по-другому не получилось бы — к моменту опустения бутыли коэффициент транспортабельности Осипа и особенно Ивана Саныча составлял жирный и уверенный ноль. Так что утром мало не показалось: похмелье было такое, словно весь мир сговорился против несчастной парочки недавних парижских визитеров и обрушил на них весь сонм кар, как-то головная боль, пустыня Атакама в глотке и на губах, а также законченное ощущение того, будто по всему телу проехали катком асфальтоукладчика.

До Петербурга в целом и в частности — до улицы Сантьяго-де-Куба (которую похмельный Астахов именовал то Рио-де-Жанейро, то Иван-да-Марья) добрались в полусне на попутке. Не глядя отдали все деньги, которые при них были, и тут же об этом пожалели, потому что Ивану Санычу чудовищно хотелось выпить пива, а Осип буквально грезил холодненьким кефиром.

Но какие-никакие деньги были в квартире, а между путниками и упомянутой жилплощадью пролегла пропасть в лице отключенного двое суток назад лифта и пятнадцати лестничных пролетов, к тому же отчаянно выскальзывающих из-под ног: их только что вымыла диверсантка уборщица, очевидно, работавшая на французскую внешнюю разведку.

Еще полчаса угробили на открывание двери, потому что у обоих жутко дрожали руки, а Ивана Саныча и вовсе молотило так, будто он находился под перманентным воздействием электрического тока.

Войдя, обрушились куда Бог послал.

Продрав глаза в половине четвертого, Иван Александрович обнаружил, что Бог послал его на коврик в прихожей, а Осип и вовсе пришел к неутешительному выводу, что его судьбой распорядился тот же, кто руководил жизнью сержанта Карасюка. Благо Осип заснул в туалете, обняв унитаз, как стан любимой женщины.

Последующие полтора часа, которых недоставало до истечения указанного Рыбаком срока, протекли в жуткой спешке, щедро сдобренной всяческими недомоганиями на почве не отпускающего похмелья. В связи с этим Иван Саныч решил выудить из холодильника что-нибудь холодненькое и похмелеутоляющее. Он открыл холодильник, едва ли не сунул голову внутрь, а потом недоуменно спросил:

— Осип, тут у меня был квас. Ты не брал мой квас? Осии-и-ип!!

— Чаво? Квас? А на хрена, Саныч, мне твой квас? Он же не водка и не… ить… ентот… пиво, стало быть. Не брал я.

— А куда же он тогда делся? — озлился Иван Саныч. — Испарился, как эфир? Погоди… а куда делась моя ветчина, а тут еще был йогурт?

— Прекрати материться, Ванька, — равнодушно откликнулся Осип.

Непредвиденная пропажа, вслед за квасом, еще и йогурта окончательно вывела из себя из без того взвинченного Астахова. Он бешено хлопнул дверью холодильника и объявил Осипу, что давно не видел такой жадной, прожорливой и брехливой скотины, как месье Моржов.