Антон тихо захлопнул дверь, не глядя в мою сторону и кусая губы. А потом поднял взгляд, поражённо замерев. — Вы что, плачете?
Слёзы хлынули с ещё большей силой, пока я несогласно замотала головой. Мне не удалось продержаться и пяти минут во лжи, в горле образовался горький, невыносимый ком.
Антон Владимирович неожиданно быстро приблизился вплотную, зажав меня между собой и столиком у замурованного окна.
— Я вас обидел? — директор пристально следил сверху вниз за моими мокрыми глазами, не позволяя дышать полноценно, и в какой-то момент его рот нетерпеливо искривился.
— Нет, — в груди появились удушающие стенания, хотелось ухватить немного воздуха. — Я…
Всё же собиралась сказать правду. Скрывать собственные ошибки было бы слишком по-детски посредственно. Может, нам нужна серьёзная медицинская помощь, пока я стыжусь перед напряженно внимающим директором.
— Я всё… — испортила. Антон прикрыл глаза и прикоснулся губами к моему дрогнувшему рту. Ещё раз. Ещё.
И ещё… Обволакивающее, волнующее тепло разбежалось по телу, когда он обхватил мою нижнюю губу, нежно потягивая в медленном поцелуе. Крепкими горячими объятиями я оказалась прижата к мужчине, оперевшись о столешницу, пока вторая его рука настойчиво притягивала меня за голову. Утихающие солёные слёзы ещё недолго попадали на наши прильнувшие друг к другу губы. Его тяжёлое сладкое дыхание — словно моя непреложная необходимость — я вдыхала в томительные перерывы, обессилено облокачиваясь о его широкую ладонь.
Неужели это происходило наяву… Столешница завибрировала от сообщения, пришедшего на директорский телефон, но разгоряченный мужчина не желал отвлекаться. И я позабыла обо всем на свете, потому что точно знала, что так бережно целовать можно только любимого человека.
Его язык нахально, но ласково скользнул мне в рот, и наше шумное дыхание невольно участилось. Я жалела, что оттолкнула Антона тогда, в кабинете — пускай бы я обожглась… Но позволила случиться тому, о чем вожделела во снах. Продолжительное, тягостное ожидание сказалось на моих прикосновениях к нему, как отчаянные суетливые попытки прижаться ещё ближе, каждые из которых заканчивались медлительными, кружащими голову поцелуями. Я потерялась во времени, и когда Антон, изнуренный возбуждающими ласками, чуть отодвинулся, тяжело дыша, мне удалось увидеть его почерневший, до неузнаваемости опьяненный взгляд. Влюблённый взгляд на его ухмыляющемся лице, давно забывшем, что такое простая радость.
— Антон, я поняла, что перепутала банки… Концентрация оказалась в два раза выше… Прости меня, пожалуйста, — сбившееся от поцелуев дыхание участилось еще сильнее от охватившего меня волнения.
Пускай я буду наказана на деньги, на личное время — я была готова всё исправить. Если нужно — оплатить убытки лаборатории… Только бы не вредить больше никому… Не вредить Антону.
Он как-то озадачено рассматривал столешницу, будто и не слыша меня вовсе. Я неотрывно следила за его безмятежным лицом, на секундочку исказившимся едва разборчивой кислой жалостью. Меня истязала дрожь. Мужчина громко сглотнул, и улыбка его так медленно оставила губы, что в побледневших глазах замерло полнейшее, невыразимое разочарование.
— Вы уволены.
Всё моё тело похолодело от грубой металлической интонации, пока я непонимающе уставилась в его жестко сомкнувшиеся губы. Я изо всех сил вцепилась пальцами в столешницу, чтобы не потерять сознание, и попыталась вдохнуть немного нагревшегося воздуха.
— Что? — в груди, там, где только что стучало от восторга, кажется, безвозвратно растрескалось сердце.
— Я сказал, вы уволены. Убирайтесь! — Антон Владимирович зарычал, чуть не подавившись на последнем слове. В его глазах промелькнула враждебная озлобленность. У меня задрожали подбородок и руки, неконтролируемо принявшиеся сгребать со стола разложенные книжки. Всхлип вырвался из сдавившей сожалением груди. — Вали отсюда!
Он с удивительной ненавистью пропихнул мне в сумку последний, свалившийся на пол учебник, пока я в ужасе наблюдала за отвращением, исказившим его губы, что я только что целовала, и грубо толкнул к двери.
— Чтобы я больше тебя никогда не видел!
Глава 25
— Чтобы я больше тебя никогда не видел! — я рявкнул на Дану, не узнавая собственного стеклянного голоса. Правдоподобно злого, ненавидящего. Грудь сдавило от безобразного сожаления. Я хотел бы кричать обратное… Вот и подошло к концу всё то светлое и хорошее, что теплилось между нами. На губах ещё чувствовалось ее присутствие.
Доводить идею до конца было щемяще страшно. Она так быстро, так единственно верно промелькнула, что я и не успел вообразить масштабы боли, застывшей теперь в непонимающих, наполненных слезами глазах. Я рассматривал их каждую ночь, даже не представляя, что увижу когда-то в их отражении любовь по соседству с непоправимо утраченной надеждой. У лаборантки была надежда, как и у меня… На что-то серьёзное.
Только бы Дана меня не прощала, не искала встречи… Я безрассудно надеялся, что оказался достаточно убедителен в своей ненависти. И повод подвернулся так вовремя, что я чуть не рухнул на колени в благодарности к Всевышнему. Дана умная девушка, всё поняла… Но наивная, слишком честная. Надежда только на то, что у неё не останется вопросов, и эта история с её трудоустройством и увольнением теперь выглядит законченно, хоть и болезненно горько.
Девушка выскочила в коридор, схватила из каморки верхнюю одежду и побежала к выходу. Я пристально наблюдал, выглянув со склада: из кармана её синего смятого в руках пальто со звоном выпали ключи от лаборатории, словно в подтверждение правильности моего решения. Пока входная металлическая дверь с душещипательным скрежетом захлопнулась за всхлипывающей девушкой, я, с дрожью выдохнув ей вслед, наклонился за связкой и подобрал её. На несколько секунд головокружение оказалось сильнее обострившейся сосредоточенности, и я смятенно закрыл лицо рукой. Лоб невольно сморщился от странного кислого отрезвления. Не верилось, что всё кончено.
Злоба на себя вот-вот готова была выплеснуться через края истерзанного терпения — я начинал осознавать, что при самых благополучных для Даны событиях, о которых я собирался позаботиться, мы больше никогда не увидимся. И от этого тело выжигало неутешимым горем. Тут же и страх упустить что-то из виду одолевал моё только что шокированное, отстукивающее сердце. Всё, что происходило прежде — до фатального сообщения, пришедшего на телефон — всё потеряло смысл перед надвигающейся расплатой, но будет волновать мои воспоминания всегда.
Я растерянно поднялся, потирая горячее лицо, направился обратно, к реагентам. Времени было слишком мало, чтобы тратить его на сопливые чувства. Впереди ещё пара десятков лет в заключении… Вздохнул тяжело, полной, ноющей грудью — и вдруг каждая секунда словно вместила в себя по минуте.
В дико обостренной, впечатляющей плавностью осознанности, я открутил крышку от канистры со спиртом. Опустил в него ключи и, протерев их краем свитера, несколько раз посжимал