Читать интересную книгу Японский парфюмер - Инна Бачинская

— На руки? — удивился Добродеев. — Но мы же незнакомы!

— Вы ему нравитесь, и он вас жалеет.

— Жалеет? Меня? — Добродеев задумался.

Купер меж тем вспрыгнул на диван и осторожно перебрался на его колени. Озадаченный Добродеев слегка погладил его, и Купер запел песнь любви и жалости. На лице Добродеева появилось странное выражение. Мне показалось, он сейчас заплачет…

Мы долго сидели за столом. Ели нехитрый ужин, пили чай и разговаривали. Добродеев приободрился и стал похож на того Добродеева, которого я встретила у Ситникова. Почти. Как немолодой, слегка полинявший павлин похож на полную сил молодую птицу. Порода одна, а кураж — другой.

Истории, одна другой занимательнее и причудливее, сменяли друг друга. Внимать ему было одно удовольствие. Добродеев был прирожденным рассказчиком. Театр потерял в его лице великого актера. Правда, сюжеты его рассказов не выдерживали критики в девяти случаях из десяти, но кто, видя его вдохновенное лицо, его сияющие восторгом, правдивые глаза (казалось, он сам слышит свои истории впервые!) и внимая его теплому и мягкому басу, мастерски понижаемому и повышаемому от едва слышного пиано до громового форте, взялся бы утверждать, что скучный реализм предпочтительнее бурного взлета добродеевской фантазии? Нет таких!

— Знаете, Екатерина Васильевна, — начал он очередную байку, — куда только не заносила Добродеева пестрая журналистская судьба, с кем только не сталкивала — книгу можно писать. Добродеев такое может порассказать! Вы, конечно, слышали о Версаче? Не о Джанни, которого убили, а о его племяннике — Ипполито? Об одном из его племянников. У него их трое. Двое — дети старшей сестры Донателлы, и еще один — брата Андрео. Ипполито самый старший. Он, по сути, и является главным руководителем всей их индустрии, этаким серым кардиналом. Джанни, тот больше представительствовал, а заправляет делами Ипполито. Все знают Джанни, а кто из широкой публики знает Ипполито? Никто. А между тем Ипполито — это мозг и сердце бизнеса, дизайнер, художник, умница. Мотается по всему миру. Говорит на всех языках. Утром показ в Лос-Анджелесе, вечером — в Токио. Сегодня — в Берлине, завтра — в Мельбурне. Так вот, Екатерина Васильевна, звонит он мне как-то прошлой зимой, говорит, выручай, друг Добродеев! Мы случайно познакомились с ним на кинофестивале в Каннах семь лет тому назад. Мой главный советник и помощник, мэтр Рено, говорит он, попал а автомобильную катастрофу, неизвестно, выживет ли, а у меня послезавтра финальный просмотр моделей перед международным шоу в Гонолулу. А финальные просмотры, к вашему сведению, важнее самих показов. Что показ! Тут уже ничего не изменишь. А на просмотре можно еще что-то исправить — это, так сказать, последний шанс. Приезжай, умоляет, спасай репутацию Дома Версаче! С твоим вкусом, опытом, знанием жизни… По-французски, разумеется. У Добродеева, надо вам заметить, французский абсолютно без акцента, а словарный запас, как любит повторять мой коллега-журналист из «Пари Матч» Анри Мишель, больше, чем у француза с академическим образованием.

Позор французам с академическим образованием! Я отвела взгляд, чтобы не рассмеяться.

— Ну, что тут поделаешь? Сам погибай, а друга выручай! Бросил все к чертовой матери, рассорился вдрызг с главным редактором и махнул к Ипполито в Рим. Там их основной офис. Ипполито чуть с ума не сошел от радости. «Альоша»… Он меня Альошей называет. «Альоша, я твой должник! На всю жизнь!» И чуть не плачет!

Добродеев взволнован, он сам чуть не плачет. Он только что пережил заново одну из восхитительнейших историй, подаренных ему жизнью. Или собственной буйной фантазией.

— Ну, а девушки как были рады, не передать! — продолжает он. — Они все меня знают. И что вы думаете? Пришлось пробыть с ними все три дня, просмотреть пятьдесят четыре модели, написать свои замечания. На французском, к сожалению. Я было хотел на итальянском, чувствую, подзабыл без практики, но Ипполито попросил по-французски. Ну, по-французски так по-французски. Ноу проублем!

Двадцать шесть моделей по моему настоянию срочно переделали. Еще в двенадцати заменили аксессуары. Девять моделей сняли с просмотра вообще. Ну, а теперь, говорю, Ипполито, все! Добродеев за тебя спокоен! Иди и побеждай!

Добродеев откидывается на спинку стула. Прикрывает глаза рукой. Он утомился. Блестит испариной вдохновенное чело. Виват, маэстро! Уважаемая публика, аплодисменты, пожалуйста!

Не успела я, полусонная, изобразить восторг по поводу приключения с беспомощным Ипполито Версаче, как последовала другая история, не менее интересная, но уже основанная на местном материале.

— Вот так и живешь, — вздохнул Добродеев, — вся жизнь в дороге. Но не всегда Париж или Рим… О нет, Катюша, далеко не всегда. В январе, например, был по заданию редакции на Камчатке. Природа фантастическая! Сопки, вулканы! Зверья полно. А гейзеры! Куриные яйца за минуту вкрутую варятся. Там вот, там произошел презабавнейший случай — бык, упавший с неба, обыкновенный живой бык, упавший с неба, пробил палубу рыболовецкого сейнера и потопил его! Представляете? — Добродеев, как опытный рассказчик, делает долгую паузу и лукаво смотрит на меня.

Мне даже не нужно делать вид, что я проснулась. Я действительно проснулась и уставилась на журналиста во все глаза. Добродеев довольно хмыкнул.

— Быка-производителя перевозили вертолетом из одного хозяйства в другое, в подвешенном состоянии, а трос, надо же было такому казусу случиться, оборвался прямо над сейнером!

Добродеев сияет, видя мое изумление. А я, в свою очередь, чувствую, что еще одна подобная история, и мой бедный мозг откажется от всяких попыток определить, где кончается реальность и начинается щедрый добродеевский вымысел.

Было около полуночи, когда Добродеев, заметив наконец, что я беспардонно зеваю прямо ему в лицо, бросил взгляд на часы и засобирался домой.

Я еще нашла в себе силы позвонить Галке и сказать, что с ней хочет поговорит следователь Кузнецов Леонид Максимович… и предупредила, чтобы она не ляпнула про письмо Метлицкой и фотографии, которые мы отправили потенциальным убийцам.

Я уснула мгновенно. Мне снилось лесное озеро, сверкающее в лучах полуденного солнца, стремительные росчерки крошечных самолетиков-стрекоз над его поверхностью, заросли желтых кувшинок и роскошная зелень молодого июньского лета… И, достойно увенчивая эту безмятежную картину, высоко в небе орлом парил громадный крылатый бык-производитель… 

Глава 16. Светская жизнь

Утро следующего дня было неприветливым и сумрачным, под стать настроению. Я проснулась вялой. Вставать не хотелось, завтракать не хотелось, ничего не хотелось. Жить тоже не хотелось. А хотелось оказаться за тысячи километров отсюда, где-нибудь, где тепло и солнечно, где нет проблем, где не нужно постоянно задавать себе вопрос: «Кто из них?» или: «Кто следующий?» На Мальте, например. Куда меня не позвали…

Была «великолепная пятерка», один из членов которой, возможно, был убийцей. Я, как водящий с завязанными глазами, ухватила кого-то за руку, и теперь его нужно было узнать. В том, что это был один из пяти, сомневаться не приходилось. Как бы я ни убеждала себя, что эпизод с газом — случайность и я сама виновата, в глубине души я была уверена, что меня хотели убить. Последний раз я включила газ, когда готовила кофе для капитана Коли Астахова. Было около десяти вечера. Когда он ушел, я отнесла чашки в кухню да так и оставила — не было ни сил, ни желания их мыть. Если бы я забыла выключить газ, мы бы почувствовали запах. Но, допустим, мы увлеклись и ничего не чувствовали. Тогда получается, что газ утекал с десяти вечера до трех утра. Почти пять часов! Ночью напор много сильнее, за пять часов дом превратился бы в пороховую бочку. И Купер не смог бы меня добудиться. А кстати, почему Купер не пострадал? Где-то я читала, что пропан, как тяжелый газ, скапливается внизу и постепенно поднимается кверху. Если Купер сидел на шкафу, а именно там он и сидел во время визита капитана, отказавшись знакомиться, это объясняет почему. А когда он почувствовал запах газа… Снова не получается! Газ не мог вытекать пять часов до того, как Купер учуял его. Значит… что? Не нужно быть семи пядей во лбу — кто-то пришел ночью и открыл газ. Точка.

Мысли мои ворочались вяло. Страха оттого, что меня хотели убить и, возможно, предпримут еще попытку или попытки, я не чувствовала. Я вообще ничего не чувствовала. Мелькнула мысль, что если меня убьют, то я не узнаю, кто убийца и зачем он убил их всех. Убийца уверен, что я представляю для него опасность и меня нужно убрать. Он притаился в темноте, как дикий зверь, и следит за каждым моим шагом. Выжидает… И невдомек ему, что я не представляю ни малейшей опасности, так как мне ровным счетом ничего не известно.

Я сделала вид, что известно, спровоцировала убийцу своими дурацкими письмами. В итоге погиб человек… Стоп! Не стыкуется. Почему убили Ларису? Ее убили, приняв за Метлицкую. А зачем хотели убить Метлицкую? И при чем здесь я? Да, мы были в театре, но поговорить с Метлицкой нам не удалось. Нас не видели вместе. Допустим, они вышли на меня через фотографа, точно так, как я вышла на Елену, а как они вышли на Метлицкую? Как узнали о ней? Или она сказала в своем письме не все? Возможно, она что-то знает о смерти Елены Ситниковой и действительно удрала, потому что испугалась?