Примерно в то же время корабль получил еще одно сообщение, на этот раз адресованное всем британским кораблям и переданное особым шифром, которым Адмиралтейство пользовалось для связи с торговыми судами. Расшифровав, его тоже доставили Тернеру. Кораблям, находящимся в Ла-Манше, предписывалось не отходить от южного побережья Англии более, чем на две мили, а тем, что направлялись в Ливерпуль, приказывалось избегать мысов, идти серединой коридора, входы в гавани проходить на высокой скорости и, наконец, дойдя до устья Мерси, следовать за портовым лоцманом, который доведет их до ливерпульских доков. В конце говорилось: “Субмарины у Фастнета”153.
Эти два сообщения, полученные одно за другим, не могли не обеспокоить – и не запутать. Второе, казалось, противоречит само себе. С одной стороны, кораблям в Ла-Манше советовали не отходить далеко от берега. С другой – кораблям, идущим маршрутом Тернера, рекомендовали держаться середины. Капитанам велели быстро проходить гавани и – в то же время – остановиться и дождаться лоцмана у входа в реку Мерси. К тому же в этих депешах не было никаких сведений о том, сколько в море субмарин и где именно они находятся. Воды у южного побережья Ирландии образовывали огромное пространство. Фраза “Субмарины у Фастнета” могла означать полмили или сотню миль. Взятые вместе, сообщения подразумевали, что воды кишат субмаринами.
Тернер точно знал одно: завтра утром “Лузитания” должна миновать Фастнет-Рок, а весь остаток пути до Ливерпуля будет идти вблизи южного побережья Ирландии.
После ужина Престон Причард устроил вечеринку с вистом в кают-компании второго класса, а в первом классе меж тем начался концерт154. Программа того вечера не сохранилась, но один пассажир, как рассказывали, оделся Красавчиком, принцем Чарли, представ перед зрителями шотландским горцем во всей красе, и исполнил шесть шотландских песен. В прошлые вояжи пассажиры декламировали стихи, показывали фокусы, читали отрывки из книг и исполняли “комические декламации”; пели песни вроде “У мельничного ручья”, “Женевьева” и “Красотка Мэри из Типперери”; хвастались своими музыкальными талантами, исполняя соло на тубетанор, мандолине и виолончели колыбельную из оперы “Жоселин” Годара и “Грезы” Шумана155. У концертов была одна общая черта: каждый заканчивался исполнением стоя британского гимна “Боже, храни короля” и его родственницы, американской патриотической песни “Страна моя, это о тебе”. Мелодия та же, слова – совершенно разные.
Именно тут, во время антракта, Тернер выступил вперед со своими отрезвляющими словами о субмаринах и о зоне военных действий, а также заверил слушателей, что вскоре они окажутся под защитой Королевского флота.
Пока шел концерт, команда офицеров проводила вечернюю инспекцию корабля – еще одна мера, вызванная угрозой субмарин. Помимо приказа держать все иллюминаторы закрытыми, капитан Тернер велел занавесить их, чтобы свет не проникал наружу, а также держать закрытыми двери, ведущие на наружные палубы. Еще Тернер отключил на корабле все ходовые огни.
Инспекционная команда, которую возглавлял старший третий помощник Джон Льюис, проверила иллюминаторы и окна в общественных помещениях на всем корабле, а также те, которые можно было осмотреть с палубы, однако по правилам “Кунарда” входить в частные каюты служащим запрещалось. Команда составила список открытых иллюминаторов, его сунули в коридорный светильник – к сведению стюардов. Пассажирам велели закрывать иллюминаторы, но погода стояла до того тихая, что многие оставили их открытыми, чтобы проветрить каюту.
Книготорговец Чарльз Лориэт любил совать нос в то, как идет проверка и другие корабельные операции. “Мне было интересно все, что делалось на корабле, когда мы подходили к Ирландскому морю, – писал он, – да и на протяжении всего вояжа я следил за происходившим необычайно пристально”156. Тем вечером, возвращаясь к себе в каюту на палубе В – это было внутреннее помещение, иллюминатора там не было, – он увидел список открытых иллюминаторов, “засунутый прямо в светильник, стоявший прямо на дороге в коридоре”.
Беспокойство капитана Тернера насчет открытых иллюминаторов разделяли все капитаны, будь то в мирное или в военное время. Иллюминатор – попросту дыра в борту корабля. При определенных условиях через один-единственный открытый иллюминатор вода может заливаться со скоростью 3,75 тонн в минуту157.
В тот вечер собралась группа пассажиров и учредила комитет, задачей которого было научить всех пользоваться новыми спасательными жилетами “Бодди”, “поскольку они были другого покроя, нежели обычный пробковый жилет”, говорил пассажир Артур Дж. Митчелл, представитель велосипедной компании “Рэйли”. У Митчелла были основания для беспокойства. К тому времени он, путешествуя, успел пережить два кораблекрушения.
Капитан Тернер, по словам Митчелла, этот замысел одобрил, при условии, “что пассажирам никто не будет ни в коей мере внушать, будто им непременно придется пользоваться спасательными средствами”158.
Атмосфера и так была достаточно напряженной. Двадцатитрехлетняя пассажирка первого класса Джозефина Брэнделл до того перепугалась, что решила не спать в своей каюте и спросила другую пассажирку, сорокадвухлетнюю Мейбл Гарднер Кричтон, можно ли провести ночь у нее.
Миссис Кричтон согласилась.
Брэнделл писала: “Она была лишь рада помочь мне и всю ту ночь делала все что только могла, лишь бы успокоить мои нервы”159.
Радист корабля получил новое сообщение, на этот раз другого сорта. Это было послание Альфреду Вандербильту от женщины. В нем говорилось: “Надеюсь плавание проходит спокойно жду скорой встречи с тобой”160.
Лондон; Вашингтон; Берлин
Напряжение
Новости о потоплении “Кандидейта” дошли до Адмиралтейства не сразу. Траулер “Лорд Аллендейл” наткнулся на три шлюпки с этого корабля в четверг, около трех часов пополудни. Люди дрейфовали в тумане уже пять часов.
На траулере не было радио, поэтому передать сообщение о затонувшем корабле и о спасенной команде он смог, лишь вернувшись на базу в Милфорд-Хейвен, на побережье Англии, вдалеке от того места, где затонул “Кандидейт”. Командующий военно-морскими силами в Милфорд-Хейвен сообщил Адмиралтейству о нападении в телеграмме, отправленной вскоре после полуночи.
В тот же день была получена и телеграмма из Куинстаунского флотского штаба – еще один отчет о субмарине, замеченной возле Донт-Рок утром того дня, в 9.45. Субмарина оставалась “на виду пять минут”, после чего погрузилась161. Эти новости были переданы главе разведки Холлу, а также первому морскому лорду Фишеру. Копию переслали и в кабинет Черчилля, хотя тот по-прежнему был во Франции.
“Орион” продолжал идти на север, маневрируя зигзагом в открытом море на расстоянии 150 миль к западу от Ирландии.
Тем временем в Вашингтоне президента Вильсона снова охватила депрессия. Отказ Эдит Голт поверг его в состояние, подобное скорби, так что он с трудом мог сосредоточиться на событиях мирового значения, хоть они не потеряли своей остроты. Нападение на “Галфлайт” не сходило с первых полос газет. Дознание английского следователя подтвердило, что капитан Альфред Гантер умер “от сердечной недостаточности, чему способствовало потрясение, вызванное торпедной атакой”162. Согласно показаниям второго помощника “Галфлайта”, капитан субмарины не мог не осознавать, что перед ним – американский корабль, поскольку день стоял ясный и танкер шел под большим американским флагом. Были и другие новости об очередных кознях субмарин. В среду вечером “Вашингтон таймс” сообщила, что одна германская субмарина, “обезумев”, потопила одиннадцать безоружных рыболовных траулеров в Северном море, у побережья Англии163.
Однако в тот вечер внимание Вильсона было целиком сосредоточено на Эдит. Он решил, что, несмотря на снова охватившую его печаль, он не отпустит – не сможет отпустить – ее из своей жизни. Он сочинил длинное письмо, по сути – поэму в прозе об отчаянии. В письме он, человек, представлявшийся столь многим американцам сухим и деловым, говорил: “Есть вещи, которые я должен попытаться сказать, пока вновь не наступит мертвая пора – пора, когда невысказанное так ранит, кричит в душе, умоляя, чтобы его произнесли”164.
Он сказал Эдит, что готов согласиться на дружбу – до поры до времени. “Если Вы не можете дать мне всего того, чего я хочу, – того, без чего моему сердцу сейчас трудно дышать, – то это потому, что я недостоин. Инстинкт подсказывает мне, что Вы могли бы это дать, будь я достоин того и пойми Вы это – пойми Вы сердце мальчишки, что бьется в моей груди, и простоту моих желаний, которые Вы могли бы исполнить, и тогда дни мои озарились бы светом”.