Читать интересную книгу Волчья сыть - Сергей Шхиян

— А я о чем толкую?! — уже всерьез обижаясь на мою тупость, воскликнул Кузьма Платонович. — Потому, как Фекла болеет, я и не хотел Ваньку-то Сивого беспокоить.

— И что?

— А тут ты серчать начал.

— Начал, — подтвердил я.

— Я Ваньку-то Сивого и послал за Митричем.

— Теперь понятно, и где же этот Митрич?

— Митрич, он — неведомо где. Этого я тебе так не скажу. Он, знаешь, что учудил! В бега ударился.

— Это точно? Убежал?

— Так как же иначе? Фекла — она, как дите малое, сластена, хоть сама со станом и касательно боков…

— Понятно, можешь идти. Фекле привет передавай, да смотри, чтобы тебя Ванька Сивый за жену не зарезал.

— Окстись, батюшка, что же ты такое говоришь! Разве можно этакое даже подумать!

— А ты не проверяй, какие у чужих жен бока и не обкармливай их сладким! — зловеще сказал я вслед удирающему Кузьме Платоновичу.

То, что сторож ударился в бега — преступление серьезное и сурово караемое, за которое можно было попасть под кнут, в лучшем случае под плети, почти полностью подтвердило мою гипотезу, что Вошина выпустил кто-то из своих. Сколько у него осталось в поместье соглядатаев и помощников, можно было узнать только с Алиной помощью. Ее же я меньше всего хотел втягивать в эту историю. К тому же у Трегубова была такая многочисленная дворня, что проверить всех было затруднительно. Этот вариант я оставил напоследок, если не удастся выйти на преступника другим, более простым путем.

Атласный диван вернул мне силы и оптимизм. Выходить сегодня на поиски оборотня было поздно, время приближалось к обеденному, и пропустить, как вчера, такое приятное мероприятие мне очень не хотелось.

С наплывом гостей, чувствуя себя гвоздем программы, Василий Иванович не жалел никаких затрат, чтобы пустить соседям пыль в глаза. В том, что касалось еды, она, эта пыль, была удивительно вкусная. Поваром у него состоял натуральный французский кулинар, служивший у самих Монморанси, точнее, у одного из представителей этого известного французского рода, Матье-Жан-Фелисите, герцога де Монморанси-Лаваль.

В разгар революционного террора герцог, до того поддерживающий третье сословие и чуть ли не саму революцию, опасаясь за свою жизнь, вместе со всей челядью бежал в Швейцарию. Там у него повара переманил богатейший помещик Лев Дмитриевич Измайлов, позже прославившийся на всю Россию самодурством. От него месье Жан, так звали повара, перешел к нашему сибариту Васятке, когда тот недолго служил в Петербурге после воцарения нынешнего императора.

Француз знал себе цену и готовил стол только для больших банкетов, зато, по словам очевидцев, это были подлинные произведения кулинарного искусства. О вчерашнем торжественном ужине мне успели рассказать, как я только вернулся, сразу несколько человек, и я не собирался пропустить сегодняшний большой обед. Я пока был знаком с творчеством только учеников маэстро и с нетерпением ждал встречи с самим мастером.

Просто так болтаться по дому было скучно. Аля, занятая «светской жизнью», компанию мне составить не хотела, наслаждаясь в компании местных дам болтовней «об их, девичьем». Я понимал, что такого рода общение ей необходимо, чтобы не чувствовать себя в гостиных белой вороной, и не приставал со своими проблемами — терпеливо ждал приглашения к обеду. Мы, в эпоху электронных индустриальных развлечений, так привыкли к тому, что нас все время чем-то занимают «высокотехнологические друзья»: динамики и телевизионные экраны — что, оказавшись предоставленным самому себе, не знаем, чем занять свободное время. Поэтому, чтобы не киснуть в одиночестве, мне пришлось отправиться в курительную комнату, где проводили досуг обитатели дома и многочисленные гости.

В этом удобном и просторном, обставленном диванами, креслами и столами помещении собралось человек до двадцати гостей. В воздух поднимались ароматные дымовые столбы и кольца, звенели бокалы, рекой лилось заморское вино — местная аристократия зарабатывала популярную болезнь подагру.

— А не желает ли сударь составить партию в ломбер? — не успел я опуститься в свободное кресло, предложил возникший из клубов табачного дыма чернявый господин в донельзя поношенном, лоснящемся сюртуке.

— Не желаю, — кратко ответил я, зная об этой игре только то, что она дала название карточному столику.

— А заключить пари? — не смутившись моей сухостью, предложил чернявый.

— Пари на какую тему? — удивился я.

— На любую, это неважно-с. Пусть о том, кто сейчас войдет в буфетную, толстый господин или тонкий.

Такой подход к спору меня заинтересовал.

— Пожалуй, поспорим! — согласился я.

— Вот и чудесно! — обрадовался он, — Давайте заключим пари о десяти рублях, какой сейчас в двери войдет господин. Коли будет толст, выиграю я, коли тонок — вы.

Я оглядел присутствующих и понял, что спорщик — обычный жулик.

Почти все присутствующие здесь господа были толстыми, только три человека можно было назвать просто хорошо упитанными. Относительно тонкими были только мы с ним. Новый знакомый показался мне забавным, к тому же червонец был невеликой суммой, и я согласился.

Чернявый господин просиял от удовольствия и сунул мне свою влажную ладошку в подтверждении состоявшегося пари, после чего завороженно уставился на входную дверь.

Минут десять в курительную никто не входил, что сильно нервировало моего нового знакомого. Он нервно потирал ладони друг о друга, после чего отирал их о полы сюртука, так и другими похожими способами демонстрировал свое нетерпение.

Наконец, дверь начала медленно открываться. Чернявый заиндевел и весь подался вперед.

В комнату вошел маленький и щуплый управляющий Кузьма Платонович и пригласил присутствующих к столу.

Такого фиаско спорщик никак не ожидал. Он умоляюще взглянул на меня и срывающимся голосом спросил:

— Я в полном смятении по поводу выигрыша. Каким считать Кузьму Платоновича: толстым или полным?

По-человечески я понимал состояние проигравшего и мог, с учетом потертости костюма, войти в его затруднительное финансовое положение, но отдавать ему деньги просто так не захотел. Потому посоветовал спросить у соседей, каким следует считать управляющего. Чернявый затравленно поглядел вокруг на веселящихся толстяков и обреченно махнул рукой:

— Пусть это будет ваш, милостивый государь, выигрыш, хотя вопрос и спорный. Я сейчас, пардон, не при деньгах, сочтемся позже. Не извольте сомневаться, долг чести-с!

Порадовав меня заманчивыми перспективами обогащения на червонец, он молниеносно испарился, проскальзывая к выходу между широкими спинами и солидными животами устремившихся в столовую гостей.

В главной обеденной зале собралось все наличное светское общество. Василий Иванович уже расположился в своем кресле во главе стола и с ласковой улыбкой наблюдал, как гости занимают места. Сидели здесь по чинам, но без обычной жесткой регламентации.

Отставной коллежский регистратор с тридцатью душами крестьян вполне мог оказаться между отставными премьер-майором и надворным советником, владельцами сотни-другой крепостных. Мог, но обычно, зная свое место, предпочитал сидеть со своей ровней в конце стола. Впрочем, место за столом большого значения не имело. У Трегубова царила демократия — незначительных гостей вкусными кушаньями и напитками слуги не обносили.

Нас с Алей, как близких друзей, почти насильно усадили вблизи хозяина. Моя новоявленная светская львица надела самое роскошное платье генеральши Анны Сергеевны, подаренное той Але после решения мной профилактическими средствами ее сексуальных проблем.

Выглядела Аля, как говорится, «зашибись» и по модности одежды опережала местных дворянок лет на пять-десять. В этой глубокой провинции дамы еще носили одежду «времен Очакова и покоренья Крыма», а не последней турецкой войны, как Аля.

Я уже привык к шумным многолюдным застольям, многочисленным сменам блюд и подумал, что, когда я вернусь домой, есть в одиночестве на своей московской кухне покупные пельмени мне будет печально.

— А что такое «покупные пельмени»? — спросила на ухо Аля, подслушав мою мысль.

— Это хороший «Мерседес» для производителя, если ему удастся раскрутить бренд, — популярно объяснил я коммерческое значение изделия из муки и соевого фарша.

Увы, такие шуточки с моей женой больше не проходили. Она состроила мне гримасу и оживленно залопотала со своей соседкой по-французски, при этом хитро поглядывая в мою сторону.

Коварство ее замысла вскоре стало понятно, ее собеседница заинтересовалась тем, что ей говорила Алевтина, и обратилась непосредственно ко мне за какими-то разъяснениями. Причем использовала, увы, французский же диалект. Мне пришлось только с сожалением развести руками. Алину собеседницу такое невежество так удивило, что она разом потеряла ко мне интерес.