Если вам случится оказаться в Японии и вы захотите отдать дань уважения невинно осуждённому учёному, то можете заглянуть на окраину городка Фукуока, где расположено святилище Дадзайфу Тэммангу, возведённое над могилой нашего героя. Для посещения лучше всего подойдёт 25 февраля — в этот день проходит праздник, посвящённый цветению сливы. Надо сказать, что Митидзане очень любил это дерево, и на территории святилища расцветают тысячи слив. Как сказал бы сам Митидзане:
Ветерок подует с востока И донесёт благоухание сливы. Пусть далеко хозяин дома, Но цветы дождутся весны.
История вместе с юрей:
Пожар годов Мэйрэки и огненное фурисодэ
Широко известно выражение «Москва от копеечной свечки сгорела». Речь идёт о вполне конкретном событии — пожаре 1493 года. Тогда пожар начался в церкви Николы на Песках (иногда называют храм Николы на Берсеневке) и полностью опустошил город. Непосредственным его следствием стало появление перед стенами Кремля площади, которую несколько позже назвали Красной. Иван III повелел очистить пространство перед крепостью — во избежание дальнейших неприятностей. Здесь мы подходим к теме некоторого сходства средневекового городского быта в России и Японии. И у нас, и у наших восточных соседей главным строительным материалом было дерево, так что мысль можно продолжить. И в Москве, и в Токио пожары были постоянными и грозными спутниками городской жизни. В данном очерке речь пойдёт о великом пожаре Мэйрэки, обрушившемся на Эдо в 1657 году. Пожар зародился в одном из храмов и быстро распространился на восточные кварталы столицы. Сухая погода и плотная, беспорядочная застройка способствовали его победоносному шествию. Немногочисленные пожарные не смогли одолеть огненную стихию, а на следующий день ветер резко переменился, и пламя устремилось из догорающего восточного сектора в центр. Замок сёгуна устоял, но всё остальное выгорело без остатка. Непосредственным следствием пожара для Эдо стало освобождение пространства вблизи замка сёгуна от домов и лавок, что поразительно напоминает инициативу Ивана III в далёкой России. Улицы были расширены (широкие улицы получили название «хирокодзи»), а городская застройка стала более упорядоченной.
Народная молва обнаружила причину бедствия в действии потусторонних сил. Огонь, который был зажжён, чтобы избавиться от проклятой вещи, вырвался из-под контроля и поглотил город. Пожар годов Мэйрэки иногда называют «пожаром из-за фурисодэ». Невозможно быть точно уверенным, что причиной данных бедствий стали именно копеечная свечка и таинственное фурисодэ, но, как рабочая версия для объяснения произошедшего, старая легенда достойна того, чтобы быть изложенной.
Звучит странно, но история, финалом которой стал дьявольский пожар, началась очень красиво и даже романтично. В Эдо пришла весна и принесла с собой свои извечные надежды. Народ высыпал на улицы, и в городе царило оживление. Девушка по имени О-Самэ рискнула выйти на прогулку в бурлящий город. Возможно, она шествовала вперёд, сопровождаемая парой слуг, заботливо расталкивающих простолюдинов на маршруте. О-Самэ была дочерью богатого виноторговца из квартала Адзабу, и наверняка толкаться в толпе в одиночку ей не приходилось. Затем случилось это. Толпа расступилась, и О-Самэ увидела молодого самурая, спешившего куда-то по своим самурайским делам. Нам неизвестно, как именно состоялась эта краткая встреча, но некие законы жанра дают небольшие подсказки. Несомненно, их глаза встретились, а сердца забились чаще. На щеках красавицы О-Самэ (её так и называли: «О-Самэ, красавица из Адзабу») вспыхнул румянец, а молодой воин, не сводя с неё глаз и не снижая скорости движения, исчез в толпе. Неловко говорить, но на этом романтическое знакомство и завершилось. Самурай исчез из поля зрения О-Самэ, а заодно и из этой истории.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
О-Самэ успела заметить, что он красив, мужествен и одет с большим вкусом. Самое главное, она успела заметить, что он — тот самый, единственный, которого ждёт всякая девушка.
Но знакомство не состоялось, и О-Самэ вернулась домой взволнованной и полной надежд на будущее. Встретиться им было не суждено, но она-то этого не знала и была вполне счастлива. Наряд незнакомца показался ей замечательно красивым, и первым делом О-Самэ попросила у родителей обновку в виде фурисодэ. Рисунок для своего наряда девушка описала сама. Он повторял узор на кимоно, в которое был облачён встретившийся самурай. Возможно, надеясь на будущую встречу, девушка думала, что «неожиданное» сходство нарядов даст повод для знакомства. А может быть, всё дело было в бесхитростном желании уподобиться предмету любви, точно так же, как фанатичные поклонники копируют стиль своего кумира.
Однако новой встречи не случилось. Нам неизвестно, сколько бесплодных прогулок было предпринято О-Самэ по улицам и площадям многолюдного Эдо. Наверняка немало, но все они оказались безрезультатны. О-Самэ стала задумчивее, печальнее, а затем начала чахнуть. Влюблённость дочери давно перестала быть секретом для её родителей. Ворчание и возмущение нравами современной молодёжи сменилось тревогой. О-Самэ стала отказываться от еды, и вызванные лекари только разводили руками и косились на великолепное фурисодэ, висевшее на стене. Попытки родных организовать поиски виновника сердечной болезни также не дали результата.
Единственной подсказкой здесь оказался узор на кимоно, который запомнила О-Самэ, но этого оказалось недостаточно. Нельзя было даже сказать, живёт ли таинственный самурай в Эдо или просто оказался здесь проездом по какому-то делу. В последнем случае круг поиска расширялся до размеров страны. Впрочем, судьба дала не так уж много времени на проведение расследования. За несколько дней до своего семнадцатого дня рождения О-Самэ умерла. В последние дни перед смертью она читала мантру школы Нитирэн: наму мёхо рэнгэ кё. История любви закончилась, но история памятного фурисодэ только начиналась.
После похорон безутешные родители пожертвовали богатую одежду в буддистский храм. Вскоре фурисодэ было продано какой-то семье. Сама практика продажи даров храмом выглядит несколько странной, но перед нами тот самый монастырь, куда не ходят со своим уставом. Деньги нужны всем и всегда, так что превращение яркого фурисодэ в звонкую монету не такое уж и удивительное событие. Девушка, которой досталось покупка, была ровесницей несчастной О-Самэ. Фурисодэ было продано значительно ниже своей настоящей цены, и семья, совершившая покупку, имела все основания быть довольной. Не за горами было семнадцатилетие новой владелицы, и такой подарок был вполне уместен. Но до дня рождения хозяйка фурисодэ не дожила. Неожиданный и скоротечный недуг отправил её той же тропой, по которой не так давно ушла О-Самэ. Убитые горем родители вернулись в храм и сделали скромное пожертвование на нужды обители. Настоятель пожал плечами, криво ухмыльнулся и с поклоном принял знакомое фурисодэ. «Даже не запылилось!» — подумал он, сворачивая навязанный подарок. Вскоре фурисодэ вновь было продано, и результат приобретения оказался точно таким же. Новая хозяйка не дожила до своего семнадцатилетия, а фурисодэ вернулось в храм. Настоятель перестал ухмыляться и глядел на жуткую одежду с недобрым подозрением. Однако история сообщает нам, что ещё дважды японский аналог «красной свитки» продавался доверчивым покупателям и дважды возвращался в храм. Все владелицы, по странному совпадению оказавшиеся девушками в возрасте около семнадцати, скончались от неизвестного и скоротечного недуга. Перед смертью все они бредили о каком-то неизвестном самурае.
Рис. Проклятое фурисодэ в храме Хонмёдзи. Художник Цукиока Ёситоси.