Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

отряду лихо подлетел разведчик на воронке.

— У себя в имении — можно брать.

— Гойда! — гаркнул князь Никита и всадил жеребцу шпор.

Отряд чёрным полчищем вылетел через ворота Опричного Двора на узкую улочку. Замыкала эту процессию колымага с крытым верхом, управляемая возницей. Стольградский народ в страхе шарахался прочь от вороной стаи, поднимающей за собой столпы пыли. Вот с дороги не успела сойти неловкая баба с корзиной в руке. Один из опричников сшиб трупёрду своим конём, и бабочка вверх тормашками улетела в сторону, визжа на всю округу. Юбка несчастной задралась кверху, обнажились толстые ноги, а из корзины посыпались на землю светло-жёлтые головки репы.

— Геть, геть!

— Прочь, сволота посадская!

— Гойда, гойда!

— Гойда-а-а!

Крепка память народная. Государь Мучитель более трёх десятков лет, как сгинул, а его детище жило, клокотало.

Михайла Сидякин скверно спал эту ноченьку, будто чувствовал, что грядёт недоброе. Глава Аптекарского приказа хладнокровно выслушал речь князя Никиты и в чём был одет (литовский кафтан-йокула) — в том и уселся в колымагу. Когда вороны ускакали прочь, дворовые бабы, первым делом, вой затянули: беда, хозяина сволокли на розыск. А холоп Лука Бычков уже седлал жеребца пегой масти: лететь к барской дочери Марфе Михайловне, за Данилову слободу...

К вечеру в родное имение прибыл царёв кравчий Яков Лихой в сопровождении холопа Батыршина. Хозяин спрыгнул с коня и поспешил к хоромам.

— Касьяныч, где хозяйка? — крикнул Лихой тиуну́, что топал к нему навстречу.

— В подклёте, Яков Данилович.

Боярин рванул к подвальным владениям, но из дверей подклёта уже вышла Марфа Михайловна и рукой поманила супруга следовать за собой. Муж и жена остановились у плетённой изгороди, аккурат у того места, где семь лет назад стольник Яков Лихой крушил саблей ни в чём неповинный плетень.

— Беда. Милосельские козни плетут: зарестовали родителя.

— Мож... извет кто состряпал?

— Нет, муж. Это их — лисиные пакости. Доноса не было.

— Откуда тебе известно?

— Да уж известно. Не ведаю только: чего же им надобно, чего они добиваются, морды лукавые...

— Авось обойдётся всё, милая.

— Авось да небось: так с два года тому назад боярину Копытину и срубили голову на Лобовом круге…

— За Копытиным имелась вина. Он литовцам продался.

— Откуда ведаешь? Али золото литовское ему лично в руки давал?

— Розыск показал.

— Розыск! — сверкнула зелёными очами Марфа Михайловна. — А ежели Копытин со страху перепужался и оговорил себя, как на Дворе их треклятом оказался?

— Домыслы всё. Душа моя, успокойся.

— Яков Данилович, кречет мой. Назавтра ходи к Царю, упади в ноги за моего родителя, умоляю тебя.

Боярин потерзал пальцами клинышек бородки.

— Сделаю разумеется. Одного тревожусь: постельничий к нему не подпустит — Государю совсем худо. Как бы не околел на днях...

Марфа Михайловна, царица сетей, дочь своего отца, накинула на мужа мягкую зеленоватую повитель, затянула узелок...

— Прорвись, Яков, заклинаю тебя: прорвись к нему. Ты — любимец его, он примет тебя.

— Да уж, Марфа любезная. Молвила ты: по мою душу беда у порога стоит, а она, злодейка, заявилась к тестю Михайле Борисовичу.

— Сам ухо вострым держи во Дворце, не зевай там. Арест отца и на тебя тенью падает...

На следующий день боярину Лихому невероятно свезло. Когда он подходил к Царской Палате — у входа не оказалось дворцовой стражи. Постельничий Игорь Поклонский услал стрельцов-рынд прочь — каприз хворого кесаря. Неподалёку от дверей топтался подьячий в малиновом кафтане.

— Бориска, ходи сюда.

Подьячий подошёл к кравчему и с удивлением уставился на наряд боярина. Красный кафтан-охабень с отложным воротом — это Бог с ним, одёжа привычная. Но за алым поясом вельможи торчали ножны, а в них — покоился кинжал.

— Кто в Палате?

— Поклонский Игорь Андреевич.

— Да уж... кто же ещё. Сюда его кличь — срочное дело.

— Боязно, Яков Данилович. Не по Уставу Двора сие де...

Подьячий смолк: кравчий вытянул из ножен кинжал и погрозил ему оружием.

— Кличь его, живо.

Подьячий струхнул и нырнул в Палату. Яков Лихой вернул кинжал в ножны. Из помещения вышел постельничий Поклонский в потёртом меркло-синем кафтане-кунту́ше. Следом выполз смущённый Бориска.

— Игорь Андреевич, я к Государю.

— Не вздумай! — постельничий словно Христос прильнул телом к дверям. — Яков Данилович, что ты! Ноне совсем худо ему.

— Игорь Андреевич, мне надо. Шибко надо. Мой тесть заарестован. Дай дорогу.

— Да не стоит к нему ноне суваться, поверь старику, Яков. Хворый он, зело в дурном настроении!

— Пусти, — кравчий снова вытянул кинжал из ножен, но в этот раз он погрозил оружием постельничему.

— Бориска! — прошелестел тихим от ужаса голоском Поклонский. — Возвертай сюда стражу, живее!

Малиновый подьячий убежал прочь. Яков Лихой резким рывком отшвырнул старичка от дверей, а потом протянул ему кинжал в руки:

— Держи, Игорь Андреевич. Только не потеряй, Христом умоляю.

Ошарашенный постельничий принял в руки оружие и Лихой вошёл в Царскую Палату, прикрыв за собой двери.

Государь сидел на лавке, опустив худющие ноги в лохань с тёплой водой. Помазанник выглядел совсем по-домашнему: в исподнем белье, лоб обвязан белой материей, жидкая бородёнка всклокочена.

— Яшка… ты что ли? Чего надо? — промямлил Царь.

Кравчий подошёл к самодержцу и бухнулся перед ним на колени.

— Отец родный, беда. Тестя Сидякина невесть с чего заарестовали опричники. Что за бесчестье, кормилец! Защити Михайлу Борисовича от несправедливости, Христом Богом прошу!

— Слыхал. Розыск покажет — есть ли вина Сидякина. Только и скажу тебе. А теперь: ступай вон, Яшка. Худо мне. Голова трещит... смерть моя на пороге.

— Не прогоняй, Великий Государь! Кто опричь тебя... защиту мне даст, худородному? Спаси тестя, отец родный.

— Невиновен — оправдается. Постельничий передал мою волю: пристрастия к Михайле не применять. Ежели извет: Милосельским — по шее, Сидякину — золота. Платить Василий Юрьевич будет. Он и в ногах поваляется перед Михайлой вместе с Никиткой-щенком...

“А если помрёшь, Государюшка, покуда розыск вершат!” — боярин сверкнул в отчаянии васильковыми глазищами, но озвучить предерзкие мысли, разумеется, не осмелился.

— Ступай прочь, Яшка. Не гневи меня. Вишь — мучаюсь...

— Дозволь мне слово сказать в оправдание тестя, великий Царь.

Подбородок самодержца пошёл ходуном.

— Ты чумной ныне... али как? Ухи протри, вошь поганая! Убирайся прочь, Яшка. Не то стрельцов кликну, чтобы