одному человеку надо помочь. Это нельзя откладывать.
— Что случилось? — док наклоняется и тоже начинает шептаться. — Ты знаешь, кто тебя огрел?
— Нет, дело не в этом, — я хватаю его за грудки и пытаюсь одним только голосом передать, какая жопа происходит. — Вы мне не поверите, если расскажу. Знаю, что не поверите. Никто не верит. Но, пожалуйста, док, помогите. Моя подруга в заложниках. В Москве. И не спрашивайте, откуда я это знаю. Ей надо помочь.
— Вот как, — тянет док, и в его взгляде красными жирными буквами проносится этот долбаный текст. Я прекрасно вижу надпись, что отражается в его зрачках. Там написано «псих». — Давай я позвоню в Москву и передам эту информацию?
— Хотя бы так, — повержено отвечаю я, отпуская его воротник.
— Где держат твою подругу?
Я напрягаюсь всего на секунду, чтобы вспомнить адрес. Но в этом нет никакой нужды. Локация определяется автоматически, и я говорю:
— Токарево двадцать пять, — сжимаю кулаки до побеления костяшек и повторяю, — Токарево двадцать пять.
— Хорошо, Валер, ложись, откисай, — док чуть сильнее хлопает меня по плечу, вынуждая опуститься на кровать. — Наберу им.
— Спасибо, — сухо благодарю я, и док уходит. Но это всё хуйня. Мне отчего-то не верится, что менты помогут. Они никогда не помогали раньше, с чего бы должны помочь сейчас? Несмотря на предчувствие, я решаю расслабиться и немного подождать.
Хотя как-то тяжело расслабиться, честно говоря, когда в голове всплывают кадры из того телека. Мерзкая рожа ублюдочного отчима скалится перед глазами каждый раз, когда я их прикрываю. Поспать не выйдет. Хотя, если эти уроды снова кольнут мне в жопу какое-нибудь успокоительное или долбанут по голове железкой, может и удастся заснуть. Потому что заснуть хочется.
На этом моменте я резко открываю глаза.
— Долбанут по голове железкой, — вторю в пустоту и резко сажусь.
Глазами ищу тяжёлые предметы в комнате, которыми можно самому себя трахнуть по голове. Но прикроватное оборудование выглядит неподъёмным. Остаются только стены.
Я с чувством тяготящего долга вылезаю из кровати и отхожу к противоположной стене. Немного потоптавшись, разминаю ноги. Для хорошего удара нужен рывок и плотно закрытые глаза, чтобы не спасовать в последний момент.
Я кручу ногой в воздухе и примериваюсь так, чтобы не улететь в окно или ещё куда. Хочу минимизировать травмы, в общем и целом. Или просто ссыкую, что больше походит на правду.
— Ладно, — выдыхаю я. — Погнал, — и закрываю глаза, вставая в точно такую же придурковатую позу, в какой каждый уважающий себя олимпийский легкоатлет оказывается в начале и конце сезона... с высоко задранным задком, готовый таранить воздух башкой. Я произвожу несколько резких вдохов и выдохов, прежде чем стартануть.
Порыв шквального ветра бьёт в лицо, но я не делаю и четырёх полных шагов — вхуяриваюсь башкой в твёрдое препятствие в виде стены. Не палата, а хренова коробка... вот о чём я думаю, пока стекаю по стене со звоном в ушах. В глазах ненадолго темнеет, и я, обманутый ожиданиями, искренне этому радуюсь. Но потом я опять начинаю видеть, и вижу эту долбаную палату. Ничего не происходит. Может, я недостаточно уебашился?
Я тру затылок ещё пару секунд, прежде чем поворачиваюсь к стене лицом и кладу на неё руки. Ну реальный псих... хуярю по стене лбом не задумываясь. Очередная невыносимая вспышка боли пробивает мне репу. Я вскрикиваю, но не стону, по-мужски выдержав эту пытку.
Время тянется невыносимо. Иногда в палату заходят врачи, и одни из них разматывают повязку на моей башке, громко вздыхают, сетуя, что шов разошёлся. Я молчу об этом.
А ещё чуть погодя небесное светило начинает паковать манатки и планирует съебаться на Сейшелы, или ещё куда. Я рассчитываю уподобиться солнцу и поступить точно так же, только дорога мне предстоит более дальняя.
Вычислив промежутки между обходом и перерывом местных медсестёр, я планирую свалить отсюда с закатом. В больничных шмотках улизнуть незаметно не выйдет, я это понимаю, а посему предстоит идти напролом. В крайнем случае я могу попытаться сигануть вниз с четвёртого этажа, но ноги жалко... а вдруг я ещё и по воздуху ходить умею? Проверять не хочется, но выбора у меня не так уж много.
Прежде чем я предпринимаю хоть какую-то попытку побега, в мою палату входит док. Я резко задёргиваю занавески и обращаюсь к нему:
— Как успехи?
— Ну... так, — док покачивает какой-то пакет, смотрит в мою сторону, но как будто мимо меня. — Они никого не нашли.
— Он купил их... — поздно озаряет меня.
— Надеюсь, что нет.
— Он точно их купил, — почти выкрикиваю.
Док протягивает мне пакет, но ничего не говорит. Молча зырит то на меня, то себе за спину.
— У тебя будет минут двадцать, чтобы переодеться и спуститься на первый этаж, — говорит он быстро и по-делу, — спускаешься по лестнице, поворачиваешь направо, идёшь по коридору и заходишь в туалет. Обязательно женский, там решёток на окнах нет. Я возьму ключ и открою окно, чтобы ты мог вылезти. На улице иди вдоль забора, дальше сам разберёшься, охраны там нет.
Закончив говорить, док ещё раз встряхивает пакет. Я слегка нервничаю, потому выдёргиваю его из чужой руки с не присущей мне жадностью. Но при этом говорю прежде, чем успею всё как следует обмыслить:
— Спасибо, — у меня даже голос вибрирует, — большое спасибо, док...
— Ты похож на сумасшедшего, Валер, но отчего-то я тебе верю. Не разочаруй меня, — он прислоняет палец к своему рту и делает шаг назад, выходя из палаты. — Спускайся через десять минут, — и пропадает за косяком в коридоре.
Я стою ещё минуту и повторяю про себя его слова, про маршрут, а не всё остальное.
Затем начинаю раздеваться. Больничные шмотки все скидываю на кровать, а сам напяливаю то, что мне подогнал док. Очевидно, это его личные вещи. Неплохой спортивный костюм и кроссы. Не только что с рынка, но выбирать не приходится.
Опустившись на кровать я гляжу на настенные часы и начинаю отсчитывать каждую минуту. На последних двух я уже стою, упаковав руки в карманах спортивок, и терпеливо жду, когда стукнет семь часов.
Как только жирная стрелка останавливается на римской семёре, я срываюсь с места.
Надвинув кепарик