— Уезжай, — прошу еле слышно.
Он действительно уезжает.
27. Алевтина
Опасливо кидаю взгляд в сторону входной двери и вздрагиваю от мысли, которая слишком быстро и беспощадно пробирается в голову, да так и оседает в ней, в надежде добить меня окончательно.
Я совершенно не хочу заходить в дом и держать ответ перед сыном, заранее зная, что не выдержу столкновения столь разных характеров. В данный момент я морально истощена, выжжена дотла. Во мне не осталось ничего, чтобы держать удар еще и перед ребенком. Подростком, чьи бунтующие гормоны с каждом днем дают о себе знать все больше и больше.
Ох, этот подростковый возраст. Сколько еще сюрпризов ждать впереди — неизвестно.
Зная характер сына с детства, я уверена, что он не сможет промолчать. У него такой возраст, что эмоции бушуют через край, и утерпеть, когда тут был такой скандал, что впору напиться и забыться, он не сможет. И будет прав.
Сжав до боли кулаки, так что ногти впиваются в ладони, глотаю соленые слезы и устремляю тревожно-отсутствующий взгляд вдаль. Туда, где течет буйная река, а за ней простирается кромка зеленого леса.
Когда Антон был маленький, мы часто ходили туда на пикник, иногда к нам присоединялась бабушка. Она была моим спасением, моим кругом, не позволяющим утонуть в этом жестоком и несправедливом мире. Ее помощь была безгранична и своевременна, и… мне ее так не хватает. Моего ангела.
Усмирить буйный характер Антона было тяжело, он рос чересчур активным парнем. Его интересовало абсолютно все, до чего он мог дотянуться и потрогать. И камешки речке не стали исключением. Первую свою истерику, с которой я, молодая мать, кое-как справилась, он устроил как раз там, на речке, когда увидел на дне камешки. В свои неполные четыре годика он довел меня до нервного срыва, на восстановление ушло тогда несколько долгих месяцев.
Антону всего лишь захотелось помочить ножки, он снял сандалики и сделал вид, что забыл о моей маленькой, но такой важной просьбе. Я просила не заходить в воду босыми ногами. Скандал тогда был жуткий, бабушка защищала любимого внука, а я пыталась объяснить им обоим, что сын неправ. В итоге все закончилось тем, что оба дулись на меня практически сутки. И ладно сын, но бабушка?
С тех пор я заранее стараюсь сглаживать острые углы, не могу я смотреть, как он дуется на меня и кидает в мою сторону обижено-презрительные взгляды. В такие моменты мне всегда кажется, что в его глазах я выгляжу демоном, воплощением ада, который посягает на личное.
Я уверена, что стоит мне зайти в дом, как тут же попаду в допросный «коридор» с пристрастием. В итоге мы поругаемся, потому что каждый останется при своем мнении и будет уверен, что он прав. Не отрицаю, в произошедшем есть и моя доля вины. В последнее время я стала слишком рассеянной, часто забываю о мелочах. Вчера пыталась списать мрачное состояние на погоду, но она прекрасна как никогда, немного подумав, пришла к неутешительному выводу — депрессия. Во всех моих бедах и невзгодах виновата она и только она. Из-за нее я растерялась в ресторане и не смогла вовремя отказать, из-за нее я забыла про кольцо на безымянном пальце, а ведь еще в ресторане оно жгло палец и просилось на волю. Что же случилось после? Как я могла о нем забыть?
На ватных ногах делаю шаг вперед, влажными от страха руками опираюсь на кованые перила крыльца и пустым взглядом смотрю вдаль. Перед глазами закатное солнце, оно прячется за кромку леса. Цепляюсь за него, как за ниточку, способную подарить тепло, которого так не хватает сейчас. Мне необходимо отогреть тело и измученную годами душу. Найти внутренний баланс. Может, так я смогу поговорить с сыном.
Прикрываю веки и вдыхаю легкий, сладкий аромат пионов. Он проникает в глубь меня, волнами расходится по телу. Мне становится немного легче. Совсем немного.
— Он любит тебя, — со стороны двери звучит тихий голос сына.
Вздрагиваю, боясь оглянуться и увидеть в его глазах осуждение. Оно ударит по мне слишком сильно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я не готова.
— Прошло слишком много лет, — произношу в никуда. — За это время многое изменилось.
— Только у него ничего не изменилось!
Жмурюсь, прикусываю до боли губы и мечтаю исчезнуть. Слишком больно слышать подобное из уст родного сына. Слишком больно, чтобы вынести это одной.
Вздрагиваю и крепче сжимаю перила, когда за спиной раздается новая волна упреков:
— Он любит! Любит! Когда ты уже это поймешь? — всхлипывает на последнем слове сын. — Ты такая глупая, мам.
Не хочу оборачиваться. Но мне все же приходится взять себя в руки и повернуться, чтобы убедиться в догадке. Красное от злости лицо и заплаканные глаза родного ребенка, в которых плещутся волны ненависти и непонимания ситуации в целом, причиняют такую боль, что я не выдерживаю и начинаю плакать сама.
Неосознанно делаю шаг вперед, протягиваю руку и… будто получаю пощечину. Антон упрямо трясет головой и отступает назад, вниз по ступенькам.
— Антон, все очень сложно, — пытаюсь донести до детского сознания, что не все так просто в этой жизни, и есть ситуации, которые по щелчку пальцев не решаются. Что у взрослых есть причины не быть вместе. Да, порой они глупы и наивны, но они есть. И это «есть» рано или поздно может стать причиной большого конфликта. Взять, к примеру недоверие. Это просто замечательный повод для ссор. Для расставания любящих сердец.
— Сложно? У вас, взрослых, все всегда сложно, правда, мам? Вы сами усложняете себе жизнь. Не проще ли было сказать ему, что любишь? Что сложного в том, что признаться самой себе в правде и вернуть мне отца? — схватив пластмассовую лопатку для обуви, с нескрываемой злостью надевает кроссовки.
Только сейчас я замечаю за плечами сына «толстый» рюкзак и дергаюсь в его сторону. Он поднимает на меня пасмурно-серые глаза, хмурит брови, заметив рывок. Я торможу, ни сделав ни шагу. Мне совершенно не нравится то, что я сейчас наблюдаю, но еще больше мне не нравится возможность потерять его доверие.
— Антон, успокойся, пожалуйста, — выставляю перед собой руки в примирительном жесте и отступаю в сторону, преграждая путь к побегу. — Ты понимаешь не все. Все очень сложно, — трясу головой и сжимаю кулаки. Боль растекается по телу, оседает в груди и давит, причиняя адскую боль.
— Конечно, я же еще маленький ребенок. Куда мне до вас, взрослых, — злорадно усмехается и с психом швыряет лопатку в угол. Она ударяется о вазу, оглашающий звон бьет по нервам и заставляет крепче сжать кулаки. От безнадежности. Лопатка с грохотом летит на пол, вместе с ней летят надежды на мирное разрешение конфликта. — А ты взрослая и все понимаешь? Только вот нет, ты ничего не понимаешь! Слышишь? — кричит, тыча в меня указательным пальцем. — Ты не понимаешь! И не видишь, как папа страдает. Что сложного в том, чтобы дать ему шанс? Он же любит нас и часто приезжает в гости, а у него ведь работа. Он по ночам работает, я сам это видел. А еще видел, что ты постоянно от него шарахаешься, будто он прокаженный какой-то. Но он мой отец! И я люблю его! Слышишь?
Я ошеломлена.
Такой бурной реакции от сына я не ожидала. Он никогда не позволял себе таких слов и тем более эмоций, последние несколько лет так вообще тишь да гладь была. Стою, хлопаю ресницами и думаю, что ему сказать на все это. А еще откуда он знает, что его отец работает ночами, думая, что мы спим? Неужто сын за ним подглядывал так же, как и я? Да не-е-е. Быть такого не может.
— Антон, прошло слишком много времени, и мы с твоим отцом во многом изменились. Стали слишком разными, — пытаюсь вразумить сына, остановить и нормально поговорить, но это оказывается выше моих сил.
Зло зыркнув на меня, он спрыгивает со ступеньки и поднимает с газона велосипед.
— Ты врешь! Просто ищешь отмазку, чтобы не прощать его.
А ведь не поспоришь.
Сын действительно прав. Все на самом деле так и есть. Я просто ищу отмазку, чтобы не прощать его и… себя.