Читать интересную книгу "Огнем, мечом, крестом - Герман Иванович Романов"

коня, даже не коснувшись кончиком сапога стремени. Несмотря на свой солидный по местным меркам возраст, Вячеслав Борисович был поджарым и действовал энергично, а сейчас вообще стремительно. Изгой из Кукуйноса жил только ненавистью к рижскому епископу и «меченосцам», которых сам же пустил на свою землю, отдав половину владений в надежде обрести поддержку союзника в бесконечной войне с наседавшими литовцами. И просчитался — пришли по его душу, самого предательски на Пасху в собственной крепости «гости» связали, когда все «светлый праздник» отмечали — разве так христиане поступают с единоверцами, что их в собственном дому привечают⁈

На цепь посадили, дочь в заложники взяли, свой гарнизон поставили, башни заняв караулами. И плевать рыцари и кнехты Даниила хотели, что епископ за него ходатайствовал, убеждал прекратить насилие, этот крестоносец не скрывал желания убить его и всю вотчину под себя забрать. Пришлось тогда Вячке смириться, челом бить рижскому епископу — тот приказал из узилища его выпустить, видимо нуждался еще в союзнике. А князь все понял правильно, мысленно простился с дочерью, и одной ночью поднял на восстание верных ему горожан, и немногих дружинников вывел. Крестоносцев в Кукейносе всех извели, изрубили, но трое бежало в Ригу. А епископ уже на корабле был, готовясь отплыть в закатные страны, но задержался. И пилигримы не отплыли с ним — войско готовое под рукой. Так что сразу собрали большой карательный отряд и пошли на Кукейнос. Князь прекрасно понимал, что крепость не удержит, сжег ее, горожане ушли в Полоцк, спасаясь от резни. А Вячко стал изгоем, князем без княжества, скитался по градам и весям, предлагая другим Рюриковичам свое «служение». Пока этой зимой не оказался в Пскове, как раз в тот момент, когда сам Лембиту вернулся с рыбалки, только попал в другое для него время, и сразу в схватку.

— Нет, этот не предаст, хороший у меня воевода, — покачал головой Шипов, видя как княжеская дружина со стягами над островерхими шлемами, трогается с места шагом, ряд за рядом, стройными шеренгами, держа копья поднятыми. А впереди нее пикинеры начали выходить в поле, «боевые повозки» раздвигали, открывая путь в поле, причем «чистый», там ловушки не делали. Загремели трубы, призывая к всеобщей атаке.

Теперь упускать момента действительно нельзя, потом сам себя проклинать будешь на сто рядов. Лембиту видел в бинокль, что в крестоносном воинстве начался настоящий кавардак, особенно на правом фланге, где у тевтонов стояли союзные войска, собранные из подневольных ливов, латгальцев и латышских племен леттов. И первыми «изменили» как раз ливы — продолжать сражаться против одноплеменников они категорически не захотели, тем более после того как убедились, за кем сила стоит нынче. Да и выкрики их же собратьев действовали на умы, да и знали они, носящие под принуждением знаки меча и креста, что началось всеобщее восстание. Именно на это Шипов и сделал главную ставку — внести разброд и шатание в «крестоносное воинство», а если умы впадут в «смуту», то опара из них для «меченосцев» крайне шаткая, как гнилая жердь во время перехода через трясины, когда в любой момент может предательски хрустнуть.

А там все, только пузыри из торфяной жижи пускать, и то недолго — болото как жизнь, само свои приговоры и выносит, и выполняет!

Ливы набросились на кнехтов, началась драка между ними, в которую вмешались латгальцы, и отнюдь не на стороне «меченосцев». На землю полетели белые тряпки, которые срывали с себя подневольные союзники, в который раз сделавшие свой выбор. И латыши более не колебались, глядя на закипевшую схватку. Вот только влезать в нее не стали, поступили «мудро» — наслушавшись уговоров талабов, попросту бежали с поля сражения, спасая свои жизни. А там их старейшины будут смотреть, чем война закончиться, и сразу перейдут на сторону победителя — обычная житейская практичность, стремление уберечь свой народ от напрасной погибели.

Дружина Вячко буквально растоптала дрогнувших кнехтов, за ней поспешали псковские и юрьевские пешие латники — в кольчугах, с копьями и алебардами. Но если всадники поскакали в обход лощины, то тяжеловооруженная пехота прошла рощицу и вышла в тыл рыцарской «свинье», что увязла в побоище с эстами и ливами — только полоса догорающего напалма отделяла враждующие стороны. Но если орденская конница сражалась, то вот кнехты, не сумев взять «боевые повозки», и понеся при штурме серьезные потери, дрогнули, а завидев обходящую русскую дружину, побежали к лесу. Вначале единицами, затем уже десятками, и вот бросились спасать свои жизни уже сотнями. Теперь исход сражения для них стал очевиден — поражение неизбежно, а по ожесточению все дело закончится поголовным истреблением — милости к вчерашним «господам положения» никто не проявит.

Это осознали и рыцари, а они живые люди, и старались получить богатство и положение в этих краях, а не смерть. Заревели трубы, и всадники в белых плащах стали вырываться из побоища, что продолжалось с невиданным ожесточением. Эсты не собирались так просто выпускать противника, на одно всадника в доспехах старались наброситься десятком, стаскивали с седел крючьями, рубили топорами алебард, подсекали ноги коням. А вылетевшие из западни крестоносцы попали под страшный лобовой удар русской дружины — их просто опрокинули копьями, смяв массой — началась жестокая рубка. Теперь крестоносцы сражались с отчаянием обреченных, лишь немногие прорвались и удирали к лесу, их яростно преследовали, и, догнав, рубили без всякой жалости. Слишком велика была ненависть в ожесточившихся сердцах, чтобы там появилось милосердие…

Частенько для крестоносцев сражения с русскими дружинами и даже местными племенами язычников заканчивались самым горестным образом. В XIII веке можно насчитать не менее десятка битв, в которых пришельцы с крестами на белых плащах бывали биты самым безжалостным образом, после которых тевтоны надолго притихали. «Псам-рыцарям» требовалось время, чтобы, фигурально выражаясь, «зализать раны»…

Глава 26

— Ну куда он полез, куда его понесло! Отсиживался на холме, и дальше бы там сидел, нет, решил старый дурень мечом помахать! Ох, и дал же нам бог братца — на двадцать лет старше, а умишко уже подрастерял!

Мстислав Мстиславович матерно ругал и хулил всячески киевского князя Мстислава Святославича, двоюродного брата, так же из смоленских князей, которого он подсадил на «великий стол» в Киеве, чтобы там не возомнили во Владимире, что тоже объявил себя «стольным градом великим». И стало на Руси два великих княжества, какое уж тут единение, еще немного времени пройдет, и чуть ли не все «великими»