2. (1) Он не минует ни одного возраста, не делает исключения ни для какого рода людей. Есть племена, благодаря нищете никогда не знавшие роскоши; есть народы кочевые и деятельные, избежавшие лени; есть народы дикой жизни и некультурных нравов, которым совершенно неведомы обман, мошенничество и прочие виды зла, рожденные торговлей. Но нет племени, недоступного стрекалу гнева; его владычество одинаково распространяется на греков и варваров, и для боящихся закона оно не менее гибельно, чем для тех, чье право измеряется силой.
(2) Наконец, прочие пороки портят отдельных людей, а это — единственное чувство, способное иногда захватить целое общество. Не бывало такого, чтобы весь народ как один воспылал любовью к женщине; чтобы целое государство возложило все свои упования только на деньги и наживу; честолюбие тоже занимает лишь отдельных людей; но утрата власти над собой может быть и общественным недугом. Часто единый порыв гнева увлекает огромные полчища людей; (3) в гневе объединяются мужчины и женщины, старики и дети, знать и чернь, и вот вся толпа, возбужденная несколькими горячими словами, уже оставила далеко позади того, кто возбудил ее; тут же все хватаются за оружие, кидаются резать и жечь, объявляются войны соседям или начинаются без объявления между согражданами; (4) дотла сжигаются целые дома со всеми домочадцами; популярный оратор, только что всеми любимый за свое красноречие, становится жертвой гнева собравшихся слушателей; легионы обращают копья против своих командиров; весь плебс отходит от патрициев; государственный совет — сенат, не дожидаясь набора, не назначив полководца, вдруг выбирает вождей для осуществления своего гнева, преследует по всем домам в городе благородных мужей, взяв в свои руки меч правосудия; (5) послы становятся жертвами насилия, международное право поругано, несказанное яростное безумие охватило государство; и нет времени, чтобы хоть немного остыло общественное воспаление, опала опухоль народного гнева: уже выводятся военные корабли и загружаются как попало набранными солдатами; без подготовки, без благоприятных знамений выступает народ под руководством своего вождя — гнева, вооруженный как и чем попало, и потом расплачивается за дерзкую опрометчивость кровопролитными поражениями. (6) Такой исход имеют обычно внезапные, как лавины, войны варваров, когда они вообразят, что их обидели; мысль эта пронзает их неустойчивые души, и все они тотчас устремляются туда, куда влечет их обида, обрушиваясь подобно обвалу на легионы: беспорядочные, бесстрашные, неосторожные, ищущие себе опасности; они радуются ударам, наступают голой грудью на меч, телом своим отталкивают копья или погибают от ран, самим себе нанесенных.
3. (1) Ты скажешь: «Сомненья нет, это сильный и губительный недуг; поэтому покажи нам, как следует его лечить». — Сомненье есть: как я уже говорил в предыдущих книгах, Аристотель выступает в защиту гнева и запрещает нам искоренять его; он уверяет, что гнев — шпора добродетели, что без него душа безоружна и ленива, так что на великие дела ее не поднять. (2) Вот почему необходимо прежде всего показать всем, что гнев отвратителен и дик; надо, чтобы они собственными глазами убедились, какое чудовище — человек, пышущий яростью на человека, с какой неукротимой силой устремляется он, неся гибель другим и себе, разрушая то, что в своем крушении неизбежно должно увлечь с собой и его.
(3) Сам подумай: ну кто же назовет здоровым человека, который не идет, а несется, словно подхваченный бурей, и словно раб выполняет безумные повеления этого зла, а решив мстить, сам приводит свое решение в исполнение, равно кровожадный душой и руками, палач самых близких людей, истребитель самых дорогих вещей, над потерей которых он сам же вскоре будет плакать? (4) Неужели кто-то считает, что добродетель нуждается в подобном помощнике и спутнике: ведь это чувство спутывает и все решения, без которых добродетель ничего не предпринимает? И приступ болезни вызывает иногда прилив сил, но силы эти — не к добру, они быстро сменятся упадком и ничего, кроме зла, больному не принесут.
(5) Так что не думай, будто я попусту трачу время, доказывая всем и без того очевидные вещи, когда я стараюсь показать гнев во всей его неприглядности: у людей о нем мнение двойственное — настолько, что вот нашелся человек — и даже прославленный философ[194], — нашедший ему применение; он признает его весьма полезным и советует призывать его на помощь в сражении и в делах государства, словом, во всяком деле, требующем для своего исполнения некоторого жара. (6) Я же желаю показать его во всем его слепом и необузданном бешенстве, чтобы никто больше не обманывался насчет того, что будто бы при известных обстоятельствах времени и места гнев может принести пользу. Рядом с ним следует поместить и все его обычное снаряжение: дыбы и пыточные канаты, каторжные тюрьмы и кресты, костры, освещающие погребаемых заживо, крючья, вытаскивающие из тюрем трупы, все виды оков, казней, пыток, терзаний, клеймение лбов и клетки со страшными дикими зверями, — среди всех этих излюбленных его орудий следует поместить и сам гнев: из глотки у него вырывается ужасный скрежет или шипение, от которого волосы становятся дыбом, и вид его омерзительнее, чем у всех орудий его ярости вместе взятых.
4. (1) Что бы там ни говорили о гневе, одно совершенно несомненно: никакое другое чувство не делает человеческое лицо безобразнее. В предыдущих книгах мы уже описывали лицо гнева: грубое, жестокое, то резко бледнеющее от внезапного отлива крови, то вдруг краснеющее, когда весь жар и скопившийся внутри воздух бросаются в лицо, и краснеющее до того сильно, что кажется залитым кровью; вены разбухли, глаза то вращаются, чуть не выскакивая из орбит, то вдруг уставятся неподвижно в одну точку; (2) зубы стучат друг о друга, словно желая кого-то съесть, точь-в-точь как у вепря, когда он точит клыки; суставы трещат, ибо руки непроизвольно ломают друг друга, грудь часто вздымается, дыхание учащенное, прерываемое глубокими вздохами и стонами; тело неустойчивое; неразборчивые слова мешаются внезапными выкриками, губы дрожат, а время от времени плотно сжимаются, издавая какое-то устрашающее шипение. (3) Клянусь Геркулесом, даже у диких зверей, когда они оголодали или ранены засевшим в кишках копьем, не бывает такой жуткой отталкивающей морды, как у распаленного гневом человека, даже когда, полуживые, они в последний раз пытаются броситься и достать зубами охотника.
Пожалуй, если будет время, выслушай как-нибудь все эти крики и угрозы — узнаешь, как разговаривает истерзанная палачом-гневом душа! (4) Да разве найдется такой, кто не захочет избавиться от гнева, когда поймет, что это зло поражает его же первого? Неужели ты не хочешь, чтобы я предостерег их — тех, кто изо всех сил пестует в себе гнев, считая его доказательством силы, кто полагает возможность мщения одним из величайших благ, какие судьба дарует своим любимцам, вознося их на вершины власти, — разве я не должен объяснить им, что не только могущественным, но даже и свободным нельзя назвать пленника собственного гнева? (5) Неужели ты не хочешь, чтобы я убедил их как можно внимательнее следить за собой и постоянно быть настороже, ибо все прочие виды душевного зла бывают обычно принадлежностью человеческого отребья, но гнев прокрадывается даже в сердца людей образованных и во всех прочих отношениях здравых? Ведь никто этого не понимает — настолько, что считают гнев признаком простоты, и в народе всякий, подверженный этому пороку, слывет самым легким и приятным человеком.
5. (1) Спросишь: «К чему ты все это ведешь?» — к тому, чтобы никто не считал себя недосягаемым для гнева: самых ровных и спокойных от природы людей он заставляет лютовать и бесноваться. Никакая телесная крепость, самая тщательная забота о здоровье не спасает от чумы: она равно нападает на хилых и на силачей — точно так же и гнев угрожает как беспокойным, так и уравновешенным и даже вялым по нраву людям; для последних гнев тем опаснее и тем позорнее, что больше в них меняет.