— Нет, она сама сбежала! — Я усилила внушение.
В голове полицейского нарисовалась яркая и завораживающая картинка бегущего трупа. Нам стало плохо обоим.
Совместно потрясли головами и продолжили: он — вроде как думать, а я — по идее — внушать.
— А может, он ее расчленил? — выдвинул новую версию Папалис, и в его воображении появились монструозные части женского тела, ползущие в разные стороны.
Жуть какая! Я поморщилась: «Извращенец!»
— Вот я и говорю — среди этих миллионеров столько извращенцев! — сделал нелогичный вывод мужчина и приложился к литровой кружке.
«Ты — извращенец!» — поправилась я.
— Может, домой пойти — жену соблазнить? — чутко и по-деловому отреагировал толстячок-директор.
Я закатила глаза и сконцентрировалась: «Это несчастный случай! Жена живая, только сбежала! Отпусти его и сними обвинения!»
— Конечно, на убийцу Казидис не похож, — поскреб лысину Папалис. — Но с другой стороны — от миллионеров жены по своей воле в первый же день после свадьбы не сбегают. Убил, значит!
Я еще поднапряглась, аккумулируя ментальные флюиды.
— Но куда-то же его благоверная делась? — продолжил свои рассуждения господин директор полиции, кидая в бездонную кружку восемнадцатый кусочек сахара.
Я расслабилась. Как выяснилось — рано!
Комиссар пробурчал:
— Если он ее не убил, то наверняка утопил!
Я тону в этой мужской логике, спасите!
Я вытаращила глаза и зависла над столом.
ОНА ЖИВАЯ!!! ТЫ, КОЗЕЛ В ФУРАЖКЕ!
— Фуражку бы нужно обновить, совсем стала старая, — картинно запечалился полисмен. — Эти зажравшиеся сволочи-миллионеры жен меняют как перчатки, а мне бы всего только новый дом. Дочек удачно выдать замуж. И новую фуражечку… И все же куда, куда он заныкал свою бабу? И где труп?
А-а-а! Я стукнула раскрытой ладошкой по лысине.
Отпусти его немедленно!
— Давление скачет, — посетовал Папалис, почесывая злосчастную лысину. Продолжил рассуждения: — Может, и вправду отпустить? Пусть немного расслабится, подумает, что обвинения все сняты, и выдаст себя. А тут мы — хоп! И взяли тепленьким на орудиях убийства!
В кабинет без стука вкатился маленький колобок в дорогом костюме и с порога начал вопить, размахивая руками:
— Господин директор полиции, ваши подчиненные не имеют никакого права держать здесь моего клиента! У вас нет абсолютно никаких доказательств его вины!
И в запале случайно как хлобыстнет портфелем по столу!
Я еле успела отпрыгнуть. Кружке так не повезло — она соединилась с фуражкой, и они свалились безумствовать под стол.
Полицейский мрачно заглянул себе под ноги, тоскливо подобрал головной убор и со скорбным видом отряхнул от сахара. Потом покрутил в руках и озверел:
— ПОШЕЛ ВОН!!!
Положение срочно требовалось спасать, и я легла грудью на амбразуру, то есть пала на то, что выше пояса у директора.
Это давление! Он тебе новую кепку купит! Отпусти Казидиса! Милый!
Папалис задумался и поманил к себе юриста:
— Милый!
Юрист от ужаса растекся по двери и начал панически искать выход, с надеждой поглядывая в окно.
— Что-то со мной не то, — заявил директор полицейского участка, усаживаясь обратно в кресло и в рассеянности надевая мокрую фуражку. Видимо, она его морально расслабляла. — Вноси залог и забирай своего Казидиса! И вы мне должны кепку… Тьфу! Фуражку и кружку! Можно без чая!
— Конечно, господин директор. Как скажете, господин Папалис, — заюлил юрист Казидиса, когда я отвесила ему пинок с ноги за то, что по его вине мне пришлось обниматься с полицейским.
Хоть мы и служим закону, но лучше на разных рубежах!
Я так расчувствовалась, что на радостях чмокнула директора в лысину и пожелала: «Чтоб тебя сегодня любили!»
Юрист зажег огонь в карих очах и попытался обнять Папалиса за живот:
— Вы же дадите тотчас команду, мой генерал?
Папалис приосанился, и мы выплыли из кабинета. За дверью на директора налетела одна из сотрудниц и:
— Вы сегодня в отличной форме, босс! Как насчет чашечки кофе вечерком? — Дева подмигивала накрашенными глазами и «пускала бесенят» с таким профессионализмом, что запросто посрамила бы рядового суккуба. А то и не рядового. Все возможно.
— Я подумаю, — важно сказал директор полиции, двигаясь дальше и отстраняя норовящего повиснуть на нем юриста Казидиса на вытянутую руку.
За то время, пока мы добирались до кабинета, куда по приказанию директора полиции привели Никоса, к нам успели прицепиться и назначить свидание: четыре девушки очень легкого поведения, обещая скидку в сто процентов; два трансвестита — эти даже ничего не обещали, сразу давали; один гей, пять сотрудниц и два антипастиномоса.[19]
Мы честно устали — отбивались из последних сил. Я сто раз пожалела о своем порыве, но отыграть обратно уже не получалось. Я понадеялась, что Папалису будет не до Никоса…
Но и это не все!
Это на тему «Что такое не везет и как с этим бороться»! В полицейский департамент изволила явиться матушка Никоса. Вот тут-то и началось настоящее веселье.
Ка Димитра была в ярости:
— КАК? За что вы арестовали моего сына?! Его не за что задерживать. Мой сын ни в чем не виноват! Он очень чувствительный и хороший мальчик! Господин директор, я надеюсь, вы же исправите это недоразумение?!
И еще… мне почему-то показалось, что госпожа Димитра меня видит. С чего я так решила? Она иногда водила глазами за моими перемещениями с выражением легкой паники, и порой трясла головой, словно углядела привидение.
Но от принятой линии в отношении директора полиции эта мужественная женщина не отступала — вовсю теребила толстяка с целью вырвать злосчастного новобрачного из лап полиции. Уверенно и последовательно.
А мое благословение взяло и обернулось в обратную сторону. Директор смотрел осоловевшими влюбленными глазами и долдонил:
— Да, госпожа Казидис! Согласен. Конечно. Разумеется. Я уже распорядился, чтобы его допросили в последний раз и отпустили. Вашему сыну действительно тут находиться незачем.
Ура! Мы победили! Никоса выпустят! Я готова была расцеловать весь полицейский участок. На радостях наложила на всех полицейских благословение не получить ран и не погибнуть на службе. И тяжело не болеть.
Пока Димитра с истинно аристократической элегантностью отстаивала сына и доделывала мою работу, я проскользнула в комнату для допросов.
В кабинете с белыми жалюзи сидел осунувшийся Казидис. Кажется, Ник похудел на добрых три фунта и постарел лет на десять. В черной шелковой рубашке, дорогих брюках — все равно муж выглядел словно свежевыкопанный покойник. И был серо-салатового оттенка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});