скота как свою законную добычу.
Но самое главное — они убивали людей. Не страшась огня, входили в становища, проникали в шатры и разрывали людей на части, или уносили с собой. Иногда такой набег поднимал на ноги всю стоянку, а иногда лев мог унести человека из шатра, где он спал со своей семьей, и ближние даже не просыпались. Позже обглоданные кости несчастных находили в львиных логовищах. Отважные львы не боялись ни стрел, ни копий. Там, где любой зверь прятался или бежал, лев шел вперед, атаковал прямо в лицо. И обычно падал, пронзенный копьем.
Люди научились справляться со львами и истребляли их, мстя за убитых, за вырезанные стада, а также чтобы похвастаться почетными трофеями. Львиная шкура, особенно шкура взрослого гривастого самца ценилась дорого. А тот, кто мог подтвердить, встав на шкуру, что убил хищника в честном бою, становился уважаемым человеком.
Проиграв в неравной войне с лучше вооруженным и организованным врагом, львы теперь стали редки и скрывались в кустарниковых зарослях, в скальных развалах, в долинах рек, в самых диких и неуютных уголках степи.
Тогда только, когда львы стали исчезать, люди поняли, что эти крадущиеся в ночи чудовища были для них символами мужества, отваги и даже чести. Способность льва, не щурясь смотреть на Солнце, породила легенды о небесном происхождении этих зверей, которые некогда имели крылья, но потом были свергнуты на землю.
Боги некоторых народов обрели черты львов. Многие кланы возводили свои родословные ко львам. Фигуры львов, частью до неузнаваемости измененные, украшали царские короны, пиршественные кубки и священные алтари.
А сами львы ничего не могли сказать об этом. Они по-прежнему прятались в скалах и ночами выходили на охоту.
Вот сейчас в облавное кольцо попал огромный, длинноногий, украшенный короткой жесткой гривой, лев.
Царственный зверь некоторое время метался, поддавшись всеобщему ужасу.
Но сейчас, когда вокруг лилась потоками кровь, он будто бы стал самим собой.
С визгом на льва помчался молодой всадник-авахан, занося копье для удара, но лев вцепился в морду его коня, и опрокинул вместе со всадником. Человек пронзительно завопил, когда упавшая лошадь раздробила ему ногу. Лев выпустил окровавленную морду лошади и подмял под себя человека. Мелькнула рука с ножом, а в следующее мгновение, лев вгрызся авахану в лицо, свернул шею и почти оторвал голову.
Тонконогий аваханский конь, визжа от ужаса, поднялся и побежал прочь, волоча за собой всадника, застрявшего ногой в стремени.
Хищник развернулся, издавая оглушительный рев. На миг казалось, что он готов сдаться, признать, что врагов слишком много. Но лев не сделал этого. Он зарычал и потрусил навстречу следующему охотнику.
Царственного зверя могли бы убить, утыкав стрелами, но каждый хотел добыть его шкуру в одиночку, совершить подвиг.
Другого охотника лев опять опрокинул вместе с конем, но терзать не стал, а побежал дальше. Тяжеловесный от природы, сейчас лев мчался желтой молнией, расталкивая загнанных зверей и всадников-загонщиков. Дорогу ему преградил отчаянно смелый киммерийский воин с копьем в руке. Лев прыгнул. Если бы копье смельчака вонзилось в грудь льва, то львиная шкура навеки стала украшением его шатра. Но то ли рука воина дрогнула, то ли царственный хищник в последний миг прыгнул не туда. Наконечник только скользнул по гривастой голове, распоров кожу на морде. И в тот же миг рычащий лев, встав на дыбы, набросился на киммерийца. Тот был сильным человеком и на миг устоял на ногах. Он вцепился в львиную гриву и как авахан несколькими мгновениями раньше, попытался ударить ножом, но лев обхватил его плечи, будто чтобы обнять. Но не обнял, а подпрыгнул и вонзил когти задних лап в живот охотника, разрывая ему внутренности.
Они повалились наземь вместе, падая, лев ухватил киммерийца за локоть, и вырвал руку из сустава.
Хищник поднялся, молотя хвостом.
Только потом до сознания Дагдамма дошло, он или отец могли спасти если не авахана, то хотя бы киммерийца, если бы набросились на зверя в тот миг, когда он только атаковал отважного копейщика.
Но они словно оцепенели, глядя, как рычащий лев прокладывает себе путь к свободе.
Дагдамм поднял лук. Лук был еще туже, чем лук отца. Однажды Дагдамм поспорил с Вейланом, что тот не сможет натянуть его лук. Вейлан попытался, но оторвал себе тетивой половину указательного пальца, и теперь ему нужно было крепко-накрепко приматывать меч или топор к искалеченной руке. Лук был, наверное, слишком тугим даже для самого Дагдамма, но тщеславие заставляло его пользоваться этим оружием. Стрела из лука пробивала панцирь, пронзила и бы льва.
Каррас ударил сына плетью по руке. Стрела, способная поразить воина в наборном доспехе, ушла бессмысленно куда-то в свалку из сайги и антилоп.
Дагдамм выругался. Он мог бы попасть в кого-то из охотников, но Каррас не подумал об этом.
— Царская добыча! Царский зверь! — прокричал Каррас, перекрывая шум облавы.
Великий каган поднял лук.
Лев уже пробился через кольцо загонщиков и приближался к скальной гряде, которая ограничивала долину, ставшую бойней.
Теперь, когда Каррас запретил стрелять по нему, хищник нетронутым миновал самое меньшее две дюжины вооруженных всадников, которые не смели поднять копье, или пустить стрелу.
Дагдамм понял, что Каррас целится слишком уж долго.
Великий каган выстрелил только тогда, когда лев был уже у камней. Стрела вонзилась в склон холма у самых его ног.
Зверь поднял огромную голову, отороченную короткой жесткой гривой, издал короткое свирепое ворчание, и в один прыжок перемахнул каменный стрежень.
Каррас повернулся к сыну.
— Я промахнулся. — только и сказал он, оставив Дагдамма гадать, что случилось в душе его беспощадного отца, если он пожалел грозного хищника, который убил двух человек. — Завтра огласишь новый закон. Лев — царская добыча. Охотиться на его имеет право только великий каган и члены его семьи, а также те, у кого будет особая тамга. Кто убьет льва, не имея тамги — тому смерть.
Насытившись кровью и набив дичи столько, что она лежала грудами, охотники наконец-то разомкнули кольцо, и полусумасшедшие от пережитого ужаса, животные бросились спасаться, прятаться по балкам и оврагам.
Ночью, все участники великой облавы делили добычу и пировали, объедаясь свежим сочным мясом. Каррас, запустив зубы в почти сырую, самую малость обжаренную на углях, печень, сказал сыну.
— Фелан и Перт поклоняются волкам. Они и сами волки. У волков острый нюх и крепкие зубы, но у них нет чести. Они всегда нападают стаей, а встретив отпор, всегда бегут. Волки стали собаками, предали свою свободу на объедки с человеческого стола. Да, Фелан