Читать интересную книгу Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен - Эдмон Гонкур

— По крайней мере, — сказала она мадемуазель, — я нашла вам честную женщину.

Она поднялась с кресла. Дверь захлопнулась за ней с прощальным стуком. Мадемуазель де Варандейль поддерживала, почти несла ее, пока она спускалась по парадной лестнице с шестого этажа. На каждой площадке Жермини останавливалась и переводила дух. Внизу она тяжело опустилась на стул, принесенный привратником. Толстяк, смеясь, уверял ее, что через полтора месяца она будет здорова. Она кивнула, с трудом выдавив из себя: «Да, да!»

Жермини уселась в фиакр, рядом с мадемуазель. Сидеть было жестко, фиакр все время подпрыгивал на булыжниках мостовой. Подавшись вперед, чтобы смягчить толчки, Жермини уцепилась рукой за дверцу. Глядя на проплывавшие мимо дома, она молчала. Доехали до дверей больницы. Жермини не пожелала, чтобы ее вынесли на руках.

— Вы сможете добраться туда? — спросил ее привратник, указывая на приемный покой, до которого было шагов двадцать. Она кивнула и пошла, — покойница, двигавшаяся только потому, что хотела двигаться.

Наконец она добрела до приемного покоя — просторного высокого зала, холодного, унылого, чистого, неприветливого и страшного. Вокруг пустых носилок были расставлены деревянные скамьи. Мадемуазель де Варандейль помогла ей сесть в соломенное кресло у застекленного окошечка. Какой-то служащий открыл его, спросил у мадемуазель имя и возраст Жермини и за пятнадцать минут исписал с десяток листов бумаги, украшенной картинками религиозного содержания. После этого мадемуазель де Варандейль подошла к Жермини и поцеловала ее. Она видела, как санитар из приемного покоя взял больную под руку и поднял ее с кресла, потом уже ничего не видела, убежала и, бросившись на сиденье фиакра, разрыдалась, выплакала все слезы, которые в течение этого часа подступали ей к горлу и душили ее. Спина кучера на козлах выражала удивление по поводу таких безутешных слез.

LXV

Наступил четверг, — приемный день в больнице, — и мадемуазель де Варандейль в половине первого отправилась навестить Жермини. Ей хотелось попасть минута в минуту к впуску и быть у постели больной ровно в назначенное время. Проезжая по улицам, по которым она ехала четыре дня назад, в понедельник, она вспоминала это ужасное путешествие. Ей чудилось, что и сейчас, в пустой карете, она стесняет чье-то истерзанное болезнью тело, и она забилась в самый уголок, словно оставляла место для призрака Жермини. Каково-то ей сейчас? Жива ли она еще? Вдруг ее койка уже пуста?..

Фиакр ехал по улочке, где стояло множество тележек с апельсинами. На тротуарах сидели женщины с корзинками и продавали сухари. Было что-то жалкое и зловещее в торговле под открытым небом этими фруктами и печеньями, этими сластями для приговоренных к смерти и лакомствами для больных, этими подарками, которые должны радовать горячечных и успокаивать агонизирующих, этими гостинцами, которые, пройдя через заскорузлые рабочие руки, попадают в больницу на десерт к умирающим. Дети несли их бережно, благоговейно, не пытаясь отщипнуть кусочек, точно все понимали.

Фиакр остановился перед решетчатой оградой двора. Было без пяти час. У ворот тесной толпой стояли женщины в будничных платьях, ушедшие в себя, мрачные, скорбные, молчаливые. Мадемуазель заняла очередь, стала продвигаться вместе со всеми, вошла: ее обыскали. Она спросила, где палата св. Женевьевы, и узнала, что во втором отделении на третьем этаже. Она отыскала палату, потом койку № 14, стоявшую, как ей и сказали, одной из последних в правом ряду: ее словно позвала оттуда улыбка Жермини, улыбка, которая всегда появляется на лицах людей, лежащих в больнице, когда кто-нибудь неожиданно их навещает. Эта улыбка так нежно говорит входящим: «Я здесь, сюда…»

Мадемуазель наклонилась над койкой. Жермини попыталась ее оттолкнуть жестом, полным смирения и униженной робости.

Мадемуазель де Варандейль поцеловала ее.

— Вчера время так тянулось, — сказала Жермини. — Я думала, что уже четверг… и скучала по вас.

— Бедняжка моя… Как ты себя чувствуешь?

— Теперь все хорошо. Живот у меня уменьшился… Мне придется пробыть здесь еще три недели, барышня. Они говорят, что раньше чем через месяц — полтора я не поправлюсь, но я-то себя знаю! И потом мне в больнице очень хорошо, я не скучаю… Стала спать по ночам. Когда вы привезли меня сюда в понедельник, меня мучила такая жажда… Они не позволяют мне пить воду, подкрашенную вином…

— Что же ты пьешь?

— То же, что дома: альбумин. Пожалуйста, барышня, налейте мне. У них такая тяжелая оловянная посуда!

Ухватившись одной рукой за палочку, свисавшую над постелью, и протянув к стакану, который ей подала мадемуазель де Варандейль, другую руку, обнажившуюся от движения, худую и дрожащую, Жермини начала пить.

— Ну вот, — сказала она, выпив все до дна, и положила руки поверх простыни. Потом снова заговорила: — Бедная моя барышня, сколько у вас из-за меня хлопот… Дома, должно быть, страшная грязь?

— Не думай о всяких пустяках.

Они помолчали. На губах Жермини появилась бледная улыбка.

— А я тут что-то сделала потихоньку, — сказала она, понизив голос. — Исповедалась… Чтобы все было в порядке…

Потом, переложив голову на подушку так, чтобы говорить на ухо мадемуазель де Варандейль, она зашептала:

— Какие здесь случаи бывают! У меня чудная соседка, вот эта… — Движением глаз и плеча она указала на женщину, к которой лежала спиной. — Ее навещает мужчина. Вчера он разговаривал с ней битый час. Я поняла так, что у них был ребенок… Она ушла от мужа… Этот человек говорил с ней ну прямо как сумасшедший.

Жермини рассказывала и на глазах оживала, словно это вчерашнее свидание, эти слова любви, произнесенные рядом с ней, стоящей на краю могилы, все еще наполняли ее и тревожили, терзали и мучили ревностью.

Внезапно лицо Жермини изменилось. К ее кровати подошла женщина, как будто смутившаяся при виде мадемуазель де Варандейль. Через несколько минут она поцеловала Жермини и поспешно ушла, так как ей на смену уже шла другая. Новая гостья тоже посидела несколько минут, поцеловала Жермини и распрощалась. Потом пришел мужчина, вслед за ним еще одна женщина. Все они, немного посидев, склонялись над Жермини, целовали ее, и всякий раз мадемуазель де Варандейль слышала какое-то неясное бормотание, обмен словами, тихий вопрос тех, кто целовал, быстрый ответ той, которую целовали.

— Надеюсь, они к тебе внимательны, — сказала мадемуазель.

— О да, — странным голосом произнесла Жермини, — они ко мне внимательны.

Оживления, охватившего ее после прихода мадемуазель, как не бывало. От слабого румянца, выступившего на щеках, осталось лишь по красному пятну на скулах. Лицо точно закрылось на замок, стало холодным, непроницаемым, как стена. Запавший рот плотно сомкнулся. Ее словно отделила завеса страдания, молчаливого и безграничного. В глазах, только что полных красноречивой нежности, застыло выражение, говорившее о напряженной и трудной работе мысли. Казалось, огромная внутренняя сосредоточенность, воля предсмертных часов замуровала внешние проявления душевной жизни Жермини, и все ее существо отчаянно напряглось от какой-то нестерпимой муки, заглушившей все остальное.

Посетителями, пришедшими навестить ее, были фруктовщица, бакалейщик, торговка маслом, прачка, — все долги Жермини, воплощенные в людях. Поцелуи были поцелуями ее заимодавцев, пытавшихся, обнимая ее, учуять, каковы их шансы на получение денег, и выудить их у ее агонии.

LXVI

В субботу утром мадемуазель встала с постели и сразу начала укладывать в корзину четыре горшочка с вареньем, которые собиралась на следующий день отнести Жермини. Вдруг до нее донеслись приглушенные голоса: в передней о чем-то тихо разговаривали поденщица и привратник. Вслед за тем дверь открылась, и вошел привратник.

— Мадемуазель, печальная весть, — сказал он.

Он протянул письмо, которое держал в руке. На письме стояла печать больницы Ларибуазьер: Жермини скончалась в семь утра.

Мадемуазель взяла письмо, но увидела только буквы, которые складывались в слово «скончалась». Скончалась! Напрасно письмо повторяло ей: «Скончалась! Скончалась!» — она не могла этому поверить. Как всегда при неожиданном известии о смерти, она видела Жермини живой, и, хотя служанки больше не существовало на свете, ее образ приобрел ту особую реальность, какую обычно приобретают образы умерших. Скончалась! Она больше не увидит Жермини! Жермини нет на свете! Скончалась! Она скончалась! Не она будет двигаться по кухне, не она откроет двери, не она пройдет утром по спальне.

— Жермини! — по привычке позвала мадемуазель, но тут же спохватилась. — Эй, ты! Как там тебя звать! — грубо сказала она перепуганной заместительнице Жермини. — Дай мне платье. Я ухожу.