Читать интересную книгу Монстр сдох - Анатолий Афанасьев

Наташа перестала плакать, вздохнула.

— Знаете, тетя Лиза, очень тяжело с Сенечкой. Я с ним дружу, потому что больше не с кем дружить. Все остальные дети спят мертвым сном.

— Могу разбудить кое-кого, — обиженно заметил мальчик. — Только не пожалей потом.

— Он считает меня маленькой дурочкой, лучше бы поглядел на себя в зеркало, да, тетя Лиза?

...Через минуту она покинула обитель скорби.

В коридоре наткнулась на Клементину.

Дьяволица поджидала ее возле двери с табличкой "Ординаторская". Табличка была так же уместна здесь, как если бы на ней значилось — "Рай".

— Чего ты все к ним шастаешь? — Клементина смотрела через толстые стекла очков, как через забор. — Своих не можешь нарожать?

— Я кое-что принесла, Клементина Егоровна.

— Заходи, — женщина ногой толкнула дверь, вошла первая. Подождала, пока Лиза сядет на диван.

— Чаю хочешь?

— Не отказалась бы. На улице морозище.

— То-то и носишься, как шальная.

Мягко двигаясь, как большая жирная кошка, Клементина заварила чай в синем фаянсовом чайнике, поставила вазочку со сдобным печеньем. Уселась напротив.

— Давай, чего там у тебя?

Лиза молча передала конверт с десятью стодолларовыми купюрами. Женщина посчитала, сложила деньги обратно в конверт, отодвинула на середину столика.

— От кого?

— Не ведено пока говорить. Влиятельный человек, очень богатый.

— Чего он хочет?

— Я же говорила. Девочку и мальчика попридержать, не спускать на конвейер.

— Почему именно этих? Тут детишек полно. Ничем не хуже.

— Не знаю, Клементина Егоровна. Я просто посредник. Он сказал, это только задаток.

— А целиком сколько?

— Если получит неповрежденными, вроде пять штук готов отстегнуть.

— Всего-то? Да на них контракт на четвертной. За этой парочкой особый присмотр. Пусть твой человек эти пять штук сунет себе в задницу.

Лиза опустила глаза, подула на чашку.

— Передам, Клементина Егоровна.

— Что передашь?

— Ваши слова передам.

Клементина сняла очки, опустила их поверх конверта, Без очков выглядела усталой, измученной. Седая пакля волос, собранная в пучок на затылке, придавала ее облику поэтическое выражение.

— Не знаю, откуда ты взялась, девочка, — произнесла грустно, — и кто тебя подослал, но пугать меня не стоит. Бесполезно. Гляди, сама не напугайся!

— Что вы, Клементина Егоровна! Вы не так поняли.

Я имела в виду, что передам ваши новые условия.

Сколько вы хотите за детишек?

— Пей чаек-то, пей, остынет... Кто-то усердно копает под Поюровского, я давно заметила. Но так просто вам Василия Оскаровича не свалить. И знаешь почему?

— Я вообще не понимаю, о чем вы.

— Не надо передо мной строить целочку, я тебя, детка, насквозь вижу... Кто бы за тобой ни стоял, Василий Оскарович не вашего замаха человек. Так и передай своим. Василий Оскарович в таких мирах витает, куда ваши поганые доллары не достанут.

Лиза испугалась, что напортачила, ее смутил какой-то восторженный огонь, запылавший в очах ужасной бабы.

— Вы влюблены в него, да? — вырвалось у нее. Эти слова будто отрезвили Клементину. Она вернула очки на нос, достала из халата изящный дамский носовой платок, шумно высморкалась.

— Пятнадцать тысяч — и ни копейкой меньше. Но из рук в руки. Хочу увидеть этого купца. Эти гроши забери себе на конфеты.

— Хорошо, — Лиза взяла печенье из вазочки. — Думаю, он согласится.

— Бабки против товара.

— Я поняла, Клементина Егоровна.

— Водки хочешь?

— Спасибо, боюсь усну. Еще работы много.

— Теперь так, — Клементина совершенно успокоилась и говорила обычным, настороженно-повелительным тоном. — Насчет того, кто кого любит. Я ведь приметила, как ты третьего дня во флигелек шмыганула. И что на тебе было надето, видела.

— Побойтесь Бога, Клементина Егоровна. Разве я посмею!

— Ты-то как раз посмеешь, да и Вася на свежатинку падок. Я не об этом. Задирай ноги с кем хочешь, но наградишь какой заразой, пеняй на себя. Ты девка ушлая, но настоящей беды, похоже, не видела. Я тебе ее в два счета устрою.

— Напрасно вы так, — потупилась Лиза. — Я блюду себя. У меня и анализы все на руках.

* * *

...Именно с Поюровским у нее была назначена полуночная встреча, и именно в том самом флигельке.

Флигелек особенный, обустроенный для почетных пациентов на случай неожиданных причуд. Снаружи домик выглядел обыкновенной хозяйской пристройкой: окрашенный в непритязательный темно-коричневый цвет, с двумя узкими оконцами, но внутри представлял собой роскошные апартаменты, могущие удовлетворить изысканные вкусы самого заполошного нового русского. Поюровский вбухал в обстановку пятьдесят тысяч зеленых, и в конце концов домик так ему полюбился, что никаких пациентов он туда не пускал, зато иногда, если задерживался допоздна, сам располагался там на ночлег. И редко в одиночестве. Он не осуждал себя за это. Будучи горячим приверженцем общечеловеческих ценностей, он полагал, что не грех иногда оттянуться, потешить нутро, если это никому не во вред. В отношениях с женщинами придерживался строгого демократического принципа: или добровольно, или никак. Конечно, когда некоторые девицы, особенно охамевшие малолетки, сами не знали, чего хотят, и начинали торговаться, их следовало немного поучить, что впоследствии шло им только на пользу.

Лиза раскрутила Поюровского в один заход. Доктор завел обычай всех новых сотрудников, неважно какого уровня, хоть раз принять лично, освидетельствовать тет-а-тет, тем более это касалось тех, кого рекомендовали извне. Он верил в свой телепатический дар и не сомневался, что вряд ли кому удастся утаить от него поганые намерения.

Лиза явилась на собеседование в коротеньком простеньком платьице, не надев ни трусиков, ни лифчика, в искусном макияже, предполагающем образ озабоченной дегенератки, истекающей половым соком. По ее догадке такой тип должен быть наиболее привлекателен для пожилого плейбоя, наверняка имевшего какие-то сексуальные проблемы. Она не ошиблась: Василий Оскарович клюнул без промедления, как старый окунь на угодившую под корягу сочную плотвичку. Беседа вылилась в яркую, праздничную любовную прелюдию. Едва задав пару, тройку дежурных вопросов — кто такая, откуда, зачем к нам, — и получив столько же невнятных, с грудным придыханием ответов, Поюровский приступил к главному:

— Про меня слышала? Наверное, уже наговорили чего-нибудь этакого? Со скороминкой?

Лиза не умствовала.

— Хотите правду, Василий Оскарович?

— Почему бы нет.

— Я пришла сюда из-за вас.

— ?

— Матушка у вас лечилась несколько лет назад. Вы меня, конечно, не помните. Я была тогда маленькой пигалицей.

— Интересно. И что дальше?

Лиза подняла глаза, полные истомы.

— Я боролась с собой, но ничего не могла поделать.

Не выгоняйте меня, пожалуйста.

Поюровский привык к победам, недаром прожил почти шестьдесят лет, но таких скорых у него давно не было.

— Чем же я тебя так привлек, девушка?

— Вы великий человек, — просто ответила Лиза.

— Тебе-то откуда знать?

К этому моменту Лиза уже определила, как себя подать: лексика архаичная, душевный трепет, стыдливость на грани обморока от сдерживаемого желания.

Безграничная лесть. Поюровский — интеллектуальный маньяк: всезнающий, самоуверенный, трусливый, подлый, обуянный гордыней и примитивной похотью. Она на таких нагляделась в "Тихом омуте", но те были попроще, зато власти побольше. Настоящую, большую рыночную карьеру Поюровскому мешал сделать талант: когда-то он считался первоклассным врачом. Талант в бизнесе, как гвоздь в башмаке. Но все же и он, и те, другие, не были людьми в гуманитарном смысле. Все они, разумеется, выродки.

Лиза воспринимала Поюровского как обреченного.

Конвейер смерти, созданный им, перемелет его и его хозяев, это неизбежно. Франкенштейн всегда пожирает своих создателей.

— Женщины чувствуют мужское величие сердцем, — сказала Лиза. — Им не нужны доказательства.

Поюровский подсел поближе:

— Можешь доказать прямо сейчас, что не врешь?

— Могу, — Лиза затрепетала в натуральной чувственной дрожи. — Но зачем такая спешка, вам и мне?

Поюровский обхватил ее костлявыми, широкими лапами за спину, за грудь, за бока, деловито общупал всю целиком.

— Хочешь! — поставил диагноз.

— Хочу, но не здесь.

— А здесь слабо?

Лиза, не отводя от него сияющего взгляда, нервно, решительно потянула юбку вверх.

— Ладно, — сдался Поюровский, — не здесь. Приходи завтра во флигелек. Знаешь, где это?

— Да. Во сколько?

— Приходи в двенадцать. Нет, лучше после четырех.