Читать интересную книгу Жена мудреца (Новеллы и повести) - Артур Шницлер

— Знаешь ли ты, что я встретил твоего отца за неделю до его смерти?

— Вот как?

— Ты не знала этого?

— Он ничего об этом не рассказывал...

— Мы, должно быть, четверть часа простояли с ним на улице. Я тогда как раз вернулся из моего первого концертного турне.

— Он ни слова мне не сказал — ни слова! — возмущенно сказала она, как будто отец ее упустил тогда что-то важное, от чего вся ее жизнь могла пойти по-другому. — Но почему ты тогда не пришел к нам? Как вообще случилось, что ты вдруг перестал бывать у нас, еще задолго до этого?

— Вдруг? Нет, постепенно...

Он долго смотрел на нее, и на сей раз глаза его скользнули по всему ее телу так, что она невольно подобрала под себя ноги, а руки, словно защищаясь, прижала к груди.

— Как получилось, что ты вышла замуж?

Она рассказала ему историю своего замужества. Эмиль слушал ее, по-видимому, внимательно, но пока она, сидя на диване, продолжала говорить, он поднялся и стал смотреть в окно. Когда она кончила, упомянув о сердечном отношении к ней родственников мужа, он сказал:

— Может быть, посмотрим картины, раз уж мы здесь?

Они медленно пошли по залам, то тут, то там останавливаясь перед какой-нибудь картиной, Берта иногда говорила: «Чудесно! Прекрасно!» В таких случаях он только кивал головой. Ей показалось, будто он совсем забыл, что она рядом с ним. Она ощущала легкую ревность к картинам, заинтересовавшим его. Вдруг Берта увидела перед собой картину, знакомую ей по альбому господина Рупиуса. Эмиль хотел пройти мимо, но она остановилась и приветствовала картину, как старую знакомую.

— Какая прекрасная вещь, Эмиль! — воскликнула она. — Не правда ли, красиво? Вообще я очень люблю картины Фалькенборга. — Он несколько удивленно посмотрел на нее. Она смутилась и попыталась объяснить подробнее: — Потому что в них невероятно много... потому что целый мир... — Она почувствовала, что поступает нечестно — обкрадывает человека, который не может защищаться, и, как бы раскаиваясь, прибавила: — Дело в том, что у одного господина в нашем городе есть альбом, или, вернее, папка с гравюрами, и потому я знаю эту картину. Это некий Рупиус; он тяжело болен, представь себе, он совершенно разбит параличом. — Она считала себя обязанной сообщить все это Эмилю, потому что ей казалось, что она все время читает в его глазах вопрос.

Теперь он сказал, улыбаясь:

— Это могло бы стать особой темой для разговора. У вас там, конечно, найдутся мужчины... — Он прибавил тише, будто немного стыдясь неделикатности своей шутки: — ...и не разбитые параличом.

Ей показалось, что она должна взять под защиту господина Рупиуса, и она сказала:

— Это очень несчастный человек. — Она вспомнила, как вчера сидела у него на балконе, и почувствовала огромное сострадание к нему. Но Эмиль следил за ходом своих собственных мыслей и спросил ее:

— Да, я очень хотел бы знать, что тебе довелось пережить за это время.

— Ты уже знаешь.

— Я хочу сказать, после смерти твоего мужа. Теперь она поняла, что он имеет в виду, и это ее немного задело.

— Я живу только ради сына, — решительно сказала она, — и не принимаю никаких ухаживаний. Я себе ничего не позволяю.

Его рассмешил комично серьезный тон, которым она заверяла в своем благонравном поведении. Она сразу поняла, что должна была выразить это совсем иначе, и тоже засмеялась.

— Долго ли ты пробудешь в Вене? — спросил Эмиль.

— До завтра или до послезавтра.

— Так мало? А где ты поселилась?

— У кузины, — ответила она. Что-то помешало ей признаться, что она поселилась в гостинице. Но она тут же подосадовала на себя за эту глупую ложь и решила поправиться. Эмиль быстро спросил:

— Надеюсь, у тебя найдется немного времени и для меня?

— О да!

— Так мы могли бы теперь же условиться. — Он посмотрел на часы. — О!

— Тебе надо уходить? — спросила она.

— Да, я, собственно говоря, должен был уйти уже в двенадцать...

Ей стало очень неприятно, что она снова останется одна, и она сказала:

— У меня сколько угодно свободного времени. Понятно, я не могу задерживаться слишком поздно.

— Твоя кузина такая строгая?

— Но, — сказала она, — на этот раз я поселилась не у нее...

Он удивленно посмотрел на нее. Она покраснела.

— Только временно... Я хочу сказать, иногда... знаешь, у нее такая большая семья...

— Так ты поселилась в гостинице, — с легким нетерпением сказал он. — Ну, значит, ты никому не обязана отчетом, и мы можем очень мило провести этот вечер.

— С удовольствием. Только я не хотела бы возвращаться слишком поздно... и в гостиницу тоже...

— Нет, мы просто поужинаем, и в десять часов ты сможешь уже лечь спать.

Они медленно спускались по большой лестнице.

— Итак, если тебе удобно, — сказал Эмиль, — встретимся в семь часов.

Она хотела возразить: «Так поздно?», но сдержалась, вспомнив свой обет: не выдавать себя.

— Хорошо, в семь.

— А где именно?.. Пожалуй, на улице? Оттуда мы всегда сможем отправиться, куда захотим, — нам, так сказать, будут открыты все пути... да...

Теперь она чувствовала совершенно отчетливо, что он думает о чем-то другом. Они прошли через вестибюль. У выхода они остановились.

— Итак, в семь у Елизаветинского моста.

— Да, хорошо, в семь у Елизаветинского моста.

Перед ними простиралась озаренная полуденным солнцем площадь с памятником Марии-Терезии[29]. Было тепло, но поднялся очень сильный ветер. Берте показалось, что Эмиль рассматривает ее испытующим взглядом. Он сразу предстал перед ней холодным и чуждым, совсем не таким, как там, перед картинами. Вот он заговорил:

— Теперь распрощаемся.

Она почувствовала себя несчастной от того, что он готов се оставить.

— Не хочешь ли ты... или не могу ли я тебя немного проводить?

— Ах, нет, — сказал он. — Ведь сегодня такой ветер. Идти рука об руку и все время хвататься за шляпу, чтобы она не слетела, это не слишком большое удовольствие. Вообще на улице не разговоришься, а к тому же я очень тороплюсь... Но, может быть, проводить тебя до извозчика?

— Нет, нет, я пойду пешком.

— Можно и так. Итак, храни тебя бог, и до встречи сегодня вечером...

Он протянул ей руку и поспешно пересек площадь. Она долго смотрела ему вслед, он снял шляпу и держал ее в руке, ветер развевал его волосы. Он пересек Ринг, прошел сквозь арку Бургтор и скрылся из виду.

Невольно она последовала за ним, замедлив шаг. Почему он вдруг стал так холоден? Почему так быстро ушел и не захотел, чтобы она его проводила? Неужели он стыдится ее? Она осмотрела себя; может быть, она все-таки одета смешно, как провинциалка? О нет! Да и по взглядам прохожих она могла судить, что выглядит отнюдь не смешно, а, наоборот, очень хорошо. Почему же он так поспешно распрощался с нею? Она вспомнила прежнее время, ведь, кажется, у него и раньше была эта странная манера совершенно неожиданно прерывать разговор; он словно отодвигался куда-то, и все его существо тогда выражало нетерпенье, которого он не мог побороть. Да, конечно, и прежде это бывало. Быть может, только меньше бросалось в глаза, чем теперь. Она припомнила еще, как она подшучивала над его капризами и приписывала их его «артистической натуре». А с тех пор он стал большим артистом и, конечно, еще более капризным.

На башенных часах пробило полдень, ветер крепчал, в глаза Берте летела пыль. У нее была уйма свободного времени, и она не знала, что придумать. Почему он пожелал увидеться с нею только в семь часов? Ведь она бессознательно рассчитывала, что он весь день проведет с нею. Чем он занят? Быть может, он должен подготовиться к концерту? И она представила себе, что он стоит со скрипкой в руке, прислонившись к шкафу или к роялю, как много лет назад у них дома. Да, хорошо бы теперь сидеть у него в комнате на диване, слушая, как он играет, или даже аккомпанировать ему на рояле. Пошла бы она к нему, если бы он ее попросил? Почему он этого не сделал? Нет, он не мог пригласить ее к себе в первый же час их встречи... Но вечером — позовет ли он ее к себе сегодня вечером? И пойдет ли она? А если пойдет, сможет ли она отказать ему в чем-нибудь другом, когда он попросит? В его устах все звучит так просто и безобидно. Как просто отделался он хотя бы от всех этих десяти лет. Разве не заговорил он с нею так непринужденно, словно они все это время виделись каждый день? «Доброе утро, Берта. Как ты поживаешь?» Так обращаются к человеку, которому накануне вечером, прощаясь, сказали «Спокойной ночи!» или «До свидания!». А сколько всего он пережил с тех пор! И бог знает, кто сидит сегодня днем у него в комнате на диване, когда он, прислонившись к роялю, играет... Нет, нет, об этом она не хочет думать. Если додумать эту мысль до конца, то не лучше ли просто вернуться домой?

Она прошла мимо решетки Народного сада и увидела аллею, где сидела час тому назад и по которой ветер гнал теперь тучи пыли. Итак, то, чего она столь страстно желала, свершилось. Она увиделась с ним. Была ли эта встреча так радостна, как она ожидала? Чувствовала ли она что-нибудь необыкновенное, когда он шел рядом с нею, касаясь ее руки? Нет. Огорчилась ли, когда он внезапно ушел? Может быть. Готова ли уехать, не увидев его снова? Боже упаси, нет! Ужас охватил ее при этой мысли. Разве не была ее жизнь в последние дни наполнена им одним? И разве все минувшие годы не таили в себе один-единственный смысл — снова соединить их в назначенный час? Ах, будь она хоть немного опытнее, хоть немного практичнее! Ей хотелось найти в себе силы самой наметить определенный путь. Она спрашивала себя, что благоразумнее: быть сдержанной или податливой? Она хотела бы знать, что может позволить себе сегодня вечером, что ей делать, чтобы вернее его покорить. Она сознавала, что может легко завладеть им и так же легко потерять его. Но она знала также, что все эти рассуждения ей не помогут и она сделает все, что он захочет.