Читать интересную книгу Закон волка - Андрей Дышев

— А я был Робин Гуд, — с сильным акцентом произнес Самуил. — Старший брат так говорил, папа так говорил, мама так говорил, бабушка с дедушкой…

— Потому вы и стали работать с моей сестрицей, — умозаключил я.

Шутка получилась неудачной. Роза не знала, хихикать или не стоит. Эльвира сделала вид, что не поняла моих слов. Самуил же нервно дернул рукой и задел рюмку. Лицо его побагровело. Мне захотелось вылить на него холодной минералки. Крокодил Альгис посмотрел на меня и усмехнулся. Его взгляд показался мне непозволительно умным. Леша уставился взглядом побитой собаки на Эльвиру, словно мысленно просил у нее прощения за мою невоспитанность. Словом, народ реагировал правильно.

Я предложил еще один тост — банальнее не бывает — и опять сымитировал свою ненасытную жажду к водке. Леша склонился над моим ухом и прошептал:

— Старичок, притормози!

Вот чудак! Он не понял меня и, как все остальные, решил, что я кидаю рюмку за рюмкой. Я отрицательно покачал головой, похлопал его по плечу и опрокинул на скатерть бокал с боржоми. Роза тотчас сделала вывод: «Он такой заводной!» — и сгребла остатки «оливье» на свою тарелку.

— Ну, рассказывай! — сказал я Эльвире, энергично работая челюстями. — Как твоя маманя поживает? Она все еще работает акушеркой?

— Мама умерла, — спокойно ответила Эльвира.

— Правда? — Я чуть не поперхнулся. — А я не знал.

— Ты много чего еще не знаешь, — добавила Эльвира.

— И давно умерла?

— Месяц назад.

— Надо же! А мои предки неделю назад от нее письмо получили.

— Это у нас так почта работает.

— Нет, почта здесь ни при чем! — Я вытер губы салфеткой и снова потянулся к графину с водкой. Кружка, стоящая по левую руку, уже была наполнена почти до краев. — Почта здесь вовсе ни при чем, — повторил я. — Это письмо передали с проводницей поезда. Ты что-то путаешь.

— Мне жаль, — не меняя тона и выражения на лице, ответила Эльвира. — Жаль, что ты узнал правду. Я не хотела травмировать твоих предков. Мать написала это письмо три месяца назад, а я отправила его только после ее смерти.

Мы несли полную чушь, но делали это с достоинством и завидным самообладанием. Точнее, завидное самообладание проявляла только Эльвира, так как ей приходилось обороняться, мгновенно придумывать ответы и при этом не противоречить самой себе.

— Рассказали бы вы лучше о себе, — пришла на помощь хозяйке Роза.

— О себе? — переспросил я, делая вид, что мой взгляд плывет и я никак не могу навести на крупнотелую женщину резкость. — О себе нескромно. Пусть лучше Танюха обо мне расскажет.

— А что я о тебе знаю? — пожала плечами Эльвира. — За пятнадцать лет ни письма, ни открытки.

— Как это — ни письма, ни открытки?! — вспылил я. — А бандероль с конфетами «Красный Октябрь» на Новый год? А свитер ручной вязки на 8 Марта?

— Врешь ты все, — ответила Эльвира и снова пригубила бокал. — Не было ни конфет, ни свитера. У меня такое ощущение, что ты говоришь не о себе, а о ком-то другом.

Змея! Голыми руками не схватишь!

— Ну вот! — развел я руками и как бы нечаянно скинул на пол кружку и графин с водкой. Графин лопнул, как маленькая бомба, разбрасывая осколки во все стороны. Кружка жалобно звякнула и закатилась под стол. Подо мной растеклась большая лужа, и резкий запах водки повис над столом.

— Э-э-э-э! — протянул Самуил и покачал головой.

— Костик, ты пьян, — сказала Эльвира. Лицо ее изменилось. Она посчитала, что перед сильно выпившим человеком можно расслабиться и уже так бурно не играть осчастливленную приездом брата сестру. Она смотрела на меня ледяным взглядом.

Я криво ухмыльнулся и погрозил ей пальцем.

— Не сердись. У каждого есть свои пороки.

— О пороках первым начинает говорить тот, кто сам от них же и страдает. — Эльвира глянула на одного из бритоголовых и щелкнула пальцами. Тот беззвучно встал из-за стола, вышел в другую комнату. Через минуту безликая, безмолвная и тихая, как тень, девушка торопливо убирала шваброй лужу водки у моих ног.

— Господа, у меня есть тост! — заорал я, с грохотом отодвигая от себя стул и протягивая руку за графином, стоящим напротив Самуила.

— Ну-ка, ну-ка! — оживилась Роза и в свою очередь потянулась за селедкой. — Очень интересно.

— А мне кажется, что сегодня от моего братца уже ничего интересного мы не услышим, — поддела меня «сестричка».

— Ошибаешься, голубушка! — возразил я и посмотрел на Эльвиру сквозь рюмку с водкой. — Я еще много чего могу всем рассказать. Но сейчас я хочу поднять тост за юность Танюхи — те прекрасные годы, которые канули в прошлое безвозвратно…

— Ах! — вздохнула Роза, скосила глаза, посмотрев на свою грудь, и двумя пальцами вытащила кончик золотой цепочки, зажатый могучими шарами, как в кулаке. — Прямо слезу вышибает.

— Я хорошо помню, какой она была неуправляемой, взбалмошной девчонкой, — продолжал я, ритмично, как маятник, раскачиваясь над столом. — Как сходила с ума тетка Люда — царство ей небесное! — когда Танюха связалась с хиппи. Это же был вызов, самый смелый крик моды — тонкий кожаный шнурок на голове, прямые длинные волосы с прямым пробором, потертые курточки, джинсики в обтягу и всевозможные «фенечки». Я тогда так и думал, что эта тяга к вольнодумству, к романтике, к бескорыстию и свободной любви останется в твоей душе навсегда. А поэтому позволь мне подарить тебе маленький сувенир, как память о том золотом времени.

Я вышел из-за стола и нетвердой походкой пошел к Эльвире, доставая из кармана кожаную «фенечку» убитой Васильевой. Милосердова с легкой иронией следила за моими телодвижениями. Я приблизился к ней, встал у ее ног на одно колено и надел «фенечку» ей на шею.

— Подвинься, не видно, что там, — сказал Самуил.

Эльвира, опустив голову вниз, рассматривала сумочку. Вряд ли она видела раньше эту штуку.

Только убийца Васильевой мог узнать «фенечку», но среди этих людей его не было.

Я выпил — на этот раз по-настоящему. Изображая чрезмерный труд, вернулся на свое место, походя задев беспрестанно жующую Розу.

— Какой миленький ридикюльчик! — воскликнула Роза, глядя на Эльвиру.

Милосердова медленно поднялась, держа в руке бокал.

— Я очень тронута, — сказала она негромко. — Спасибо. Сумочка в самом деле просто замечательная. И совсем неважно, что я никогда не интересовалась хиппи, никогда не носила потертых джинсиков, как ты говоришь, и веревочек на лбу. Важно твое внимание.

Я, проливая мимо, наполнял свою рюмку, делая вид, что озабочен лишь водкой. То, что сейчас говорила Эльвира, не вписывалось ни в какую логику. Я не сомневался в том, что она будет изо всех сил изображать из себя Татьяну Васильеву, хватаясь за каждую соломинку, впитывая в себя каждый новый факт из ее биографии. Но что с ней случилось? Она же, по сути, топит себя!

— Наверное, у тебя что-то с памятью, — продолжала Эльвира. — Или же ты меня с кем-то спутал. Я никогда не была взбалмошной, как ты говоришь. Я была усидчивой и старательной школьницей, любила литературу и информатику.

— Правда? — Я захлопал глазами. — Что время делает с человеком!

— А чтобы ты почаще вспоминал меня, — тем же вкрадчивым голосом произнесла Эльвира, — хочу подарить тебе очень дорогую мне фотографию.

Она встала и, цокая каблуками по паркету, пошла ко мне. Я тоже встал, изобразил потерю равновесия и сел на колени Леше. Эльвира свернула губки, наклонилась ко мне и поцеловала, как покойника, в лоб.

— Сеструха! — рявкнул я, порываясь произвести ответный поцелуй, но Леша предусмотрительно схватил меня обеими руками за живот. — Да я за тебя, понимаешь, всю жизнь…

— Смотри, — перебила меня Эльвира, водя пальцем, тяжелым от золотых перстней, по снимку. — Вот это, в сарафанчике и с бантами, я. А этот толстяк — кто, не догадываешься?

Я смотрел на снимок, где совсем юная Эльвира стояла рядом с мальчиком, не в меру упитанным, подстриженным почти «под ноль», в майке, туго натянутой на животике, в стоптанных домашних тапочках и спортивных брючках, оттопыренных на коленях.

— Кто? — повторил я и пожал плечами. — Не догадываюсь.

— Это ты, мой дорогой двоюродный братик.

— Правда? — почему-то удивился я. — Надо же, какой кругленький. А сейчас худой, как сушеная вобла. Что жизнь делает с людьми!

Эльвира вернулась на свое место. Мне нужен был тайм-аут, чтобы разобраться во всей этой мешанине, от которой у меня уже мозги сдвигались набекрень. Кто кого, черт возьми, надувает? Я — Эльвиру или она — меня?

Самуил опять принялся ковырять в зубах, пристально глядя на меня. Роза, мало интересуясь снимками и родственными отношениями, уминала куриные окорочка. Альгис, подперев голову кулаком, как роденовский «Мыслитель», то ли дремал, то ли рассматривал обнаженную мадонну на тарелке, тщательно вытертой хлебной коркой.

Мне больше ничего не оставалось, как снова потянуться за графином. На этот раз мне нестерпимо захотелось по-настоящему выпить водки.