Читать интересную книгу Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Таков был характер и таково было влияние римской религии в ее ничем не стесненном и чисто национальном развитии. Ее национальный характер ничего не утрачивал от того, что она с древнейших времен заимствовала от иноземцев и обряды и сущность богопочитания, точно так же как вследствие дарования гражданского права отдельным иноземцам римское государство не утрачивало своей национальности. Что римляне с древнейших времен обменивались с латинами как товарами, так и богами, разумеется само собой; гораздо более достойны внимания переселение иноплеменных богов и заимствование богослужебных обрядов от иноплеменников. Об особом сабинском культе тициев уже было упомянуто раньше. Но сомнительно, заимствовались ли божественные идеи также из Этрурии, так как древнейшее название гениев — Лазы (от lascivus) и название богини памяти — Минервы (mens, menervare) хотя обыкновенно считаются по происхождению этрусскими, но, судя по лингвистическим указаниям, должны быть причислены скорее к исконным в Лациуме. Во всяком случае достоверно и, сверх того, вполне согласно со всем, что мы знаем о римских сношениях с чужеземцами, что греческий культ нашел для себя доступ в Риме и ранее и в более широких размерах, чем какой-либо другой из иноземных культов. Древнейшим поводом для таких заимствований послужили греческие оракулы. Язык римских богов вообще ограничивался словами «да» и «нет» и самое большее выражением божественной воли при метании жребиев 68 , которое, как кажется, было исконно италийского происхождения, между тем как уже с древнейших времен, но конечно лишь вследствие оказанного Востоком влияния, более словоохотливые греческие боги произносили целые изречения. Римляне рано стали запасаться такими советами на случай надобности, и потому копии с листочков пророчицы и жрицы Аполлона, кумской Сивиллы, были в их глазах очень ценным подарком от тех греков, которые приезжали к ним в гости из Кампании. Для чтения и объяснения этой волшебной книги была с древних пор учреждена особая коллегия из двух сведущих людей (duoviri sacris faciundis), стоявшая по своему рангу только ниже коллегии авгуров и понтификов, и к ней были прикомандированы на счет общины два знающих греческий язык раба; к этим хранителям прорицаний обращались в сомнительных случаях, когда для предотвращения какой-нибудь беды нужно совершить богослужебное действие, а между тем не знали, к какому богу и в какой форме следует обратиться. Даже к дельфийскому Аполлону рано стали обращаться римляне, нуждавшиеся в каком-нибудь совете; кроме ранее упомянутых легенд об этих сношениях свидетельствуют частью вошедшее во все известные нам италийские наречия и тесно связанное с дельфийским оракулом слово thesaurus, частью древнейшая римская форма имени Аполлона — Aperta, т. е. открыватель; эта форма была искажением дорийского слова Apellon и обличала свою древность именно своим варварством. И греческого Геракла рано стали чтить в Италии под именем Herclus, Hercoles, Hercules; но там смотрели на него по-своему и сначала, как кажется, считали его богом рискованной наживы и чрезвычайного обогащения, вследствие чего на его главный алтарь (ara maxima), находившийся на скотном рынке, полководец обыкновенно клал десятую долю захваченной добычи, а торговец — десятую долю барыша. Поэтому он вообще считался богом торговых сделок, которые часто заключались в самые древние времена у его алтаря и скреплялись присягой, и, стало быть, имел некоторое сходство с древним латинским богом «верности данному слову» (deus fidius). Поклонение Геркулесу рано сделалось одним из самых распространенных; по словам одного древнего писателя, его чтили во всех уголках Италии, и его алтари стояли как на городских улицах, так и на проселочных дорогах. Римлянам также издавна были знакомы боги мореплавателей Кастор и Полидевк, или по-римски Поллукс, бог торговли Гермес — римский Меркурий, и бог врачевания Асклапий, или Эскулапий, хотя поклонение этим богам началось лишь в более позднюю пору. Название праздника «доброй богини» (bona-dea) damium, соответствующее греческому δάμον или δήμον, быть может, также должно быть отнесено к этой эпохе. Старинным заимствованиям следует приписать и то, что старинный Liber pater римлян впоследствии считался «отцом-освободителем» и слился с греческим богом вина — «разрешителем» (Lyöos), и то, что римский бог глубины стал называться «расточителем богатств» (Плутон — Dis pater); однако название супруги этого последнего бога, Персефоны, перешло при помощи изменения гласных и перенесения смысла в римскую Прозерпину, т. е. произрастительницу. Даже богиня римско-латинского союза, авентинская Диана, как кажется, была копией союзной богини малоазиатских ионийцев, эфесской Артемиды; по крайней мере то резное ее изображение, которое находилось в римском храме, было сделано по эфесскому образцу. Арамейская религия имела в ту эпоху отдаленное и косвенное влияние на Италию только этим путем — через посредство восточных представлений, которые рано проникли в мифы об Аполлоне, Дионисе, Плутоне, Геракле и Артемиде. При этом ясно заметно, что греческая религия проникла в Италию преимущественно путем торговых сношений и что торговцы и мореплаватели прежде всех принесли туда греческих богов. Однако эти частные позаимствования из чужих краев имели лишь второстепенное значение, а те остатки древнего обыкновения представлять в символах явления природы, к которым можно отнести и сказание о быках Какуса, исчезли почти бесследно, так что в целом можно считать римскую религию за органическое создание того народа, у которого мы ее находим.

Богопочитание сабельское и умбрское, судя по тем немногим сведениям, какие дошли до нас, было основано на совершенно одинаковых воззрениях с латинским, отличаясь от этого последнего только местной окраской и внешними формами. О том, что оно отличалось от латинского, самым несомненным образом свидетельствует учреждение в Риме особого братства для соблюдения сабинских обрядов, но именно это учреждение и представляет поучительный пример того, в чем заключалось это различие. Наблюдение над полетом птиц было у обоих племен обыкновенным способом вопрошать богов; но тиции делали свои наблюдения над одними птицами, а рамнийские авгуры — над другими. Повсюду, где мы находим данные для сопоставлений, обнаруживается один и тот же факт: у обоих племен боги суть отвлеченные понятия о том, что делается на земле, и по своей натуре безличны, но выражение такого понятия о богах и обряды различны. Понятно, что для тогдашнего культа эти отступления казались важными: если же действительно существовали более резкие различия, то мы уже не в состоянии их уловить.

Но из дошедших до нас остатков этрусского богослужения веет иным духом. В них играют главную роль более мрачная, но тем не менее скучная мистика, случайное совпадение чисел, толкование примет и то торжественное возведение на пьедестал чистой бессмыслицы, которое находит поклонников во все времена. Этрусский культ знаком нам далеко не в такой же полноте и чистоте, как латинский; но если позднейшие нововведения и внесли в него некоторые новые черты, если предания познакомили нас именно с теми его установлениями, которые отличаются самым мрачным и самым фантастическим характером и более всех других уклоняются от латинского культа (а как в том, так и в другом нельзя сомневаться), то все же остается достаточно данных, для того чтобы считать мистику и варварство этого культа заложенными в самой сущности этрусского народного характера. Нет возможности с точностью определить, в чем заключалась внутренняя противоположность между недостаточно нам знакомым этрусским понятием о божестве и латинским; но можно положительно утверждать, что между этрусскими богами выступают на первый план злые и радующиеся чужому несчастью, что самый культ жесток и даже заключает в себе приношение в жертву военнопленных; так, например, в Цере были умерщвлены взятые в плен фокейцы, а в Тарквиниях — взятые в плен римляне. Вместо созданного воображением латинов спокойного подземного мира усопших «добрых духов» здесь появляется настоящий ад, в котором путеводитель мертвых — дикая, наполовину зверская фигура старца с крыльями и большим молотом — загоняет несчастные души на пытку при помощи дубины и змей; впоследствии фигура этого старца послужила в Риме при кулачных боях моделью для костюма того, кто уносил с места борьбы трупы убитых. С этим миром теней была так неразрывно связана идея о мучениях, что даже был придуман способ избавиться от них: путем принесения некоторых таинственных жертв можно было переселить несчастную душу в мир высших богов. Замечательно то, что для населения своего подземного мира этруски рано заимствовали от греков их самые мрачные представления, как например учение об Ахероне и о Хароне, играющее важную роль в мудрости этрусков. Но всего более этруски занимались объяснением примет и чудесных знамений. Правда, и римляне распознавали в природе голос богов, но их птицегадатели понимали только простые знамения и умели делать только общие выводы о том, будет ли исход дела счастливый или несчастливый. Нарушение обыкновенного порядка в природе считалось у них предвестием несчастья и препятствовало исполнению задуманного дела; так, например, в случае грозы народное собрание расходилось; римляне даже старались устранять неестественные явления, так, например, у них как можно скорей убивали детей, родившихся уродами. Но этим не ограничивались на той стороне Тибра. Глубокомысленный этруск в молниях и во внутренностях жертвенных животных читал будущность человека до мельчайших подробностей, и чем страннее был язык богов, чем удивительнее были знамения и чудесные явления, тем с большею уверенностью объяснял он их значение и научал, как беду предотвратить. Таким образом, возникли наука о молниях, гадание по внутренностям животных, толкование чудесных знамений, и все это было выработано со всею мелочною точностью рассудка, витающего в мире абсурдов, а в особенности наука о молниях. Ее прежде всех преподал этрускам тотчас вслед за тем умерший Тагес, выкопанный из земли одним пахарем невдалеке от Тарквиний карлик с детской наружностью и с седыми волосами — точно будто в лице этого карлика хотело само себя осмеять сочетание детской наружности с старческим бессилием. Ученики и преемники Тагеса объясняли, какие боги имеют обыкновение метать молнии; как узнавать по месту на небе и по цвету молнии, от какого бога она исходит; предвещает ли молния длительное состояние или единичное событие, а в этом последнем случае — должно ли событие совершиться непременно в назначенный срок или же его можно на некоторое время отдалить при умении взяться за это дело; как упавшую молнию похоронить или как заставить упасть ту молнию, которая только грозит падением, — и множество изумительных фокусов, в которых иногда проглядывает стремление к наживе. Что такое фокусничество было совершенно не в римском духе, видно из того, что даже впоследствии, когда к нему стали прибегать в Риме, не делалось никакой попытки ввести его в постоянное употребление; в ту эпоху римляне еще довольствовались своими собственными и греческими оракулами. Этрусская религия стоит выше римской в том отношении, что в ней появились по крайней мере зачатки облеченных в религиозные формы умозрений, которых вовсе незаметно в римской религии. Над этим миром с его богами царят другие невидимые боги, к которым обращается за указаниями даже этрусский Юпитер; но этот мир конечен; так как он имел начало, то ему настанет и конец по истечении известного периода времени, в котором отдельные моменты измеряются веками. Трудно судить о том, каково некогда было духовное содержание этой этрусской космогонии и философии; но как той, так и другой, по-видимому, были издревле свойственны нелепый фатализм и плоская игра цифр.