они сжигали [жизни] друг друга. В это время рассудительный эмир Кулбаба кукельташ, на ясном челе которого отражены признаки храбрости, на благородном челе виден блеск лучей счастья, по согласию с другими эмирами имел честь заявить его величеству [Абдулла-хану] следующее: “Вражеское войско сильно растеряно, взволновано и расстроено. Если его величество уверенно пойдет вперед, то это завершится удачей”. На основании этого [заявления] его величество могущественный [Абдулла-хан] забил в барабан и выступил, несмотря на то что победоносное войско [еще раньше] разошлось по сторонам и вокруг его величества осталось только около пятисот человек. Я ошибся: со всех сторон были выстроены милосердные ангелы и поднялись души великих шейхов на помощь и содействие [ему].
Словом, произошла такая битва, что невозможно передать словами, объяснение ее никак не вмещается в сферу изложения, описания.
Храбрецы победоносного войска на этом страшном поле битвы, на лютом ристалище показали образцы воинственности, храбрости и мастерства таким образом, что заставили забыть рассказы о Рустаме, сыне Дастана, легенды о Саме, сыне Наримана, перечеркнули чертой уничтожения предисловие к книге о ратных подвигах Исфандийара.
Воины Дашта по исключительной храбрости как ни стояли на ристалище вражды ногой сопротивления и ни сражались до последней капли крови в сердце, однако не было никакой пользы. /170а/
Наконец в исходе сражения солнце победы и торжества взошло на востоке милости [божьей]. Полумесяц зонта благословенного [Абдулла-хана] соединился с солнцем величия и счастья. Милость Создателя водрузила в высшей точке неба победоносное знамя, [на котором было начертано]: “Аллах помог вам уже”[229], и раскрыла врата счастья перед счастливцами.
Первым, кто отступил при первой же атаке [войск Абдулла-хана], был Дарвиш-хан, который, избрав путь бегства, покинул долину вражды.
Месневи
Когда битва перешла всякую грань,
Затмилась звезда врагов,
Спасаясь от этой страшной пропасти,
Ушел хан, [грозный], как день Страшного суда.
Тело одного упало на дорогу,
[Оно] стало подушкой для головы другого.
У одного на земле унижения голова
Стала подушкой для головы другого.
В этой степи мести никто не остался в живых.
В пустыне никого не стало, кроме Хизра.
На этом поле брани никто
Не плакал по убитым, кроме смерти.
Баба-султан и Амин-султан со всеми братьями и сыновьями также обратились в бегство. Выбравшись на берег из водоворота бедствия, они отступили решительными шагами.
Уделом всякого живого существа, которое отступает от большой дороги покорности его величеству, становится лишь жалкое состояние и гибель. Участью несчастного, который отвернется от счастливого порога его, станет лишь горе, он будет оставлен на произвол судьбы.
Месневи
Любовью к нему нужно украшать душу,
Не был благословен тот, кто питал к нему ненависть.
Мир испытал его в [дни] войны и мира.
Он увидел вред в войне, пользу в мире.
Отряд испытанных в боях воинственных воинов, отряд храбрецов, проливающих кровь, быстро отправился преследовать отступающих [врагов]: многих из этой несчастной толпы водой сверкающего меча, блеском смертоносного копья свалили на землю гибели. Бултурук-бий дурмана, который был тестем Баба-султана, привели к порогу [хана], подобному [чертогу] Сатурна, вместе с остальными пленными. Согласно приказу [хана их] предали мечу мести. Гадай-хана, имя и лакабы которого враги упоминали тогда на монетах и в хутбе, но проявляли по [отношению к нему] вражду, захватили в плен и привели к подножию трона, достойного халифа. Ввиду того, что он был родственником Джаванмард-Али-хана, его величество [Абдулла-хан] надел на него халат прощения и послал его к упомянутому [Джаванмард-Али-хану]. С тех пор как взошло солнце крепкого счастья хана, всякий, кто шел против него, [постепенно] сходил [на нет], подобно тому как [сокращаются фазы] луны.
С той поры, как полумесяц зонта его величества могущественного, августейшего [хана] /170б/ появился на горизонте власти, всякий, кто обнажал меч, подобный [лучам] солнца, был захвачен в плен.
Победоносное войско обратило в бегство вражеское войско, [и тогда хан] приказал преследовать отступающих. Его величество [Абдулла-хан] с незначительным числом людей продолжал вести бои.
В это время Хорезмшах-султан, который в засаде мести поджидал удобного случая, улучив момент, вдруг поднял руку храбрости вместе с десятью тысячами[230] даштийских смелых воинов. Без зазрения совести он направился к его величеству и, приблизившись, выпустил стрелы так, что две стрелы попали в колчан его величества. Поскольку при всех обстоятельствах великий бог был хранителем, стражем его, то он не пострадал.
Месневи
Неожиданно храбрый Хорезмшах
Вошел в чащу битвы, словно лев,
Он тронулся, как гора Эльбурс,
Величаво, приготовился отомстить [хану],
Держа в руке лук — саз войны,
С тетивой из шелка, [напоминающей] струну чанга[231].
В воздухе стало темно от пыли, [поднятой] войском,
В глазах солнца и луны померк мир.
При таком [положении, напоминающем] землетрясение, могущественный [Абдулла]-хан
Двинулся, как могучая гора.
[Если] сель в степях сравняется с горой,
От этого небо не будет испытывать страх,
Не содрогнется гора Демавенд от зефира,
Разве устрашится небо от урагана в море.
Одетое в железо войско, великое благодаря помощи [бога],
Стояло перед горой, как гора.
Несмотря на это большое событие, его величество [Абдулла-хан] не обратил внимания на многочисленность вражеского войска и на его натиск. Он приказал Назар чухра-агаси и Рахман-Кули-мирзе совершить вылазку одним, а сам выступил вслед [за ними]. От исключительного рвения, чувства чести он протянул руку и выхватил из рук Бик-Назар чухра смертоносное копье счастливого брата Ибадулла-султана и хотел сам погнать гнедого коня храбрости против врагов и не выпустить из рук поводья мужества. Его святейшество накибское достоинство Хасан-ходжа накиб сообщил об этом его высочеству [Ибадулла]-султану. У его высочества султана от любви к брату, родственного чувства навернулись на глаза слезы, и он доложил [хану]: “Свежесть лужайки [моей] жизни, цветущее состояние цветника [моей] жизни объясняются тем, что они орошаются водой из источника власти его величества могущественного [хана]. Представляется несовместимым с разумом, умом, чтобы я, находящийся у стремени быстрого коня его величества, позволил вступить [ему] в бой в этом опасном месте, при столь бедственном положении. Короче говоря, пусть государь сотрет картину сражения, которую он нарисовал в зеркале воображения, с тем чтобы я первый пожертвовал собой, и тогда его величество посмотрит”.
Когда его величество, подобный Искандару, услышал эти слова, в нем забили артерии милосердия и любви по отношению