волю государя. Что уж говорить о Рузском? Каждое его слово – позор для генерала, обязанного в этой ситуации всеми силами помогать государю. Рузский был масоном, и для него присяга императору, видимо, не имела особого значения. Он ведь давал и другую присягу. Все знают какую – «Убью, если будет велено». Об этом «братья-масоны» спрашивали не только одного Теплова[62], конечно. «Надо сдаваться на милость победителя» – сколько цинизма, подлости и пошлости в словах генерал-адъютанта государя императора, имевшего все возможности послать солдат в Петроград, чтобы усмирить анархистский бунт. А ведь «победителем» этого страшного зверя – взбунтовавшихся солдат в мундирах запасных батальонов Волынского и других полков – сделали именно вы, господа генерал-адъютанты Алексеев, Рузский, Данилов! Уместно вспомнить вопрос Милюкова[63]: что это – глупость или измена?
Что мы знаем о генерале Рузском?
«Хитрый, себе на уме, недоброжелательный, с большим самомнением, – такую нелестную характеристику оставил его однокурсник генерал Август Адариди. – К старшим относился подобострастно, к младшим – высокомерно; уклонялся от исполнения большей части поручений, вечно ссылаясь на состояние здоровья».
Военный историк Антон Керсновский дал крайне уничижительную характеристику полководческим талантам Рузского: «Растерявшийся, деморализованный, во время военных действий он все свои помыслы обращал на отступление – отступление сейчас же и во что бы то ни стало. Свою вину за военные неудачи генерал Рузский, как правило, сваливал на подчиненных».
Он был главнокомандующим Северо-Западным фронтом до своей болезни. Брусилов писал о нем: «Генерал Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять собственные деяния в возможно лучшем свете, подчас в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались».
Пишет о нем и Воейков, последний дворцовый комендант: «…генерал Рузский, будучи по болезни уволен с поста главнокомандующего Северо-Западным фронтом, сыпал с Кавказа (где лечился) телеграмму за телеграммой тому же Распутину, прося его молитв о возвращении его на этот фронт. Алексеев и Рузский терпеть не могли друг друга. Рузский критиковал Алексеева, когда тот был назначен на пост начальника штаба Государя».
Впрочем, своими стратегическими «талантами» тогда прославился не только Рузский. Постепенно в армии сложилась цепочка передачи ответственности за бесконечные военные поражения: полковники валили вину на генералов, генералы – на командующих фронтами, а там, в свою очередь, во всем обвиняли Генеральный штаб и, естественно, царскую семью. Именно зимой 1916 года в стране были распущены слухи, что в бедах русской армии виноваты вовсе не бездарные генералы, но сама императрица – немка, у которой в спальне якобы был установлен телефонный аппарат для прямой связи аж с кайзером Вильгельмом.
В действующую армию Рузский вернулся уже в июне 1915-го – по личному решению императора он был поставлен на пост главнокомандующего армиями Северного фронта.
Бубнов о Рузском: «Потеряв надежду достигнуть Царского Села, Государь направился в ближайший к Царскому Селу город Псков, где находилась штаб-квартира главнокомандующего Северным фронтом генерала Рузского. Этот болезненный, слабовольный и всегда мрачно настроенный генерал нарисовал Государю самую безотрадную картину положения в столице и выразил опасение за дух войск своего фронта по причине его близости к охваченной революцией столице… во всяком случае, 1 марта войска Северного фронта далеко еще не были в том состоянии, чтобы нельзя было сформировать из них вполне надежную крупную боевую часть, если и не для завладения столицей, то хотя бы для занятия Царского Села и вывоза царской семьи. Но у генерала Рузского, как и у большинства высших начальников того времени, воля оказалась полностью подавленной»…
Несмотря на нелюбовь друг к другу, Рузский с Алексеевым быстро столковались в вопросе отречения государя. Это было лишь «техническим» исполнением давно уже подготовленного плана удаления Николая II. Горе-генералы рассчитывали тогда, что смогут теперь править Россией совместно со своими друзьями: Родзянко, Львовым и Гучковым. На деле вышло иначе.
Прошло менее двух суток, 28 февраля и 1 марта, как государь выехал из Ставки. Его начальник штаба генерал-адъютант Алексеев очень хорошо понимал, зачем царь едет в столицу. И оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант – Рузский признает «победителей» и советует «сдаваться на их милость». Государь остался отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта под командой того же доблестного генерала Рузского, уже признавшего победу «победителей».
Были еще у царя и верные ему войска, и верные генералы. Но Алексеев, Рузский и другие возвращали именем государя войска назад, а изъявления верности со стороны порядочных и глубоко преданных ему генералов, таких как Хан Гуссейн Нахичеванский и граф Келлер, царю не передавались. Все это было дело рук «мученика» Алексеева и «лучезарного брата» Рузского.
Воейков попросил Данилова о предоставлении ему аппарата Юза[64] для передачи телеграммы государя. Далее Воейков пишет: «Рузский после доклада у Его Величества прошел было в купе Министра Двора, но, услышав о моей просьбе, вновь вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я объяснил ему, что это – повеление Государя, а мое дело – лишь потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к Министру Двора графу Фредериксу и сказал, что такого “оскорбления” он перенести никак не может: что он здесь – главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него и что он не считает возможным в столь тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом своего штаба. Министр Двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мной к Его Величеству и доложил Ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но желая прекратить недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки». Государь оказался здесь пленником. Единственным связующим элементом с армией оставался генерал Рузский и его ближайшие подчиненные.
Рузский, считая себя человеком либерально мыслящим, полагал, что репрессии по отношению к бунтовщикам только обострят положение, а дарование «ответственного Министерства» – то есть передача ему полномочий царя – сразу и надолго успокоит Россию. Поэтому он был и против отправки в Петроград отряда генерал-адъютанта Иванова.
Собственно, что значит «был против»? Была воля государя, которую следовало без колебаний исполнить. Рузский выразил свое согласие поддержать ходатайство Алексеева и великого князя Сергея Михайловича об «ответственном Министерстве». Рузский знал, что Николай II считает ответственное перед палатами министерство неподходящим для России порядком управления, и предвидел, что ему нелегко будет доложить государю о необходимости согласиться на предложенный генералом Алексеевым манифест… В Ставке молчали. Генерал Алексеев был нездоров и лично к аппарату не подходил – он передал дело в руки