дышать полной грудью, как будто мешает что-то; опустив взгляд вниз, он увидел вышедшее из груди острие копья.
Персефона закричала, попыталась подхватить его — ноги почему-то отказывались повиноваться, и он рухнул на колени.
Боли не было.
Потом что-то уперлось ему в спину, рывок — и копье исчезло, он смог вдохнуть воздух — но вместе с ним пришла невыносимая боль. Горьковатый на вкус ихор хлынул из горла; сердце не билось, лишь слабо трепетали в груди окровавленные ошметки; тело содрогалось в агонии; вскоре захлестнула тьма, и последнее, что он почувствовал — тонкие пальцы Персефоны, до боли сжимающие его руку.
И голос.
Странный голос, высокий и нервный почти до истерики.
«Владыка! Владыка! Молю о милости!».
Аид знал, что должен откликнуться; он вынырнул из тьмы, мимолетно отметил, что боль в груди куда-то исчезла, а рана затянулась в мгновение ока; поднялся на ноги, опираясь на руку Персефоны с одной стороны и Гекаты с другой, и сделал вдох.
Первый вдох обжег горло и легкие, но мутная пелена перед глазами наконец-то исчезла. Он осмотрелся: Гера стояла с широко распахнутыми глазами и цедила ругательства, Геката отворачивалась и украдкой шмыгала носом; вцепившаяся ему в руку бледная как мел Персефона не плакала, но ее натурально трясло; бесчувственное тело Ареса все так же валялось на полу.
Артемида, бледная почти до уровня Персефоны, сжимала в руках короткое копье. С его наконечника капал прозрачный светящийся ихор.
— Молю о милости, — тихо повторила она.
Аид знал, что должен ответить. Нет, вовсе не то, что вертелось на языке у всех присутствующих. И не то, что читалось в глазах у Персефоны (ей точно незачем было на это смотреть!). Об этом он тоже скажет, но чуть попозже.
А сейчас он чуть наклонил голову и коротко приказал:
— Проси.
Артемида подняла на него глаза, но тут же снова опустила голову, будто не могла выдержать его взгляда. А, может, так оно и было — тяжело выдержать взгляд того, в кого ты только что воткнул копье. Пусть даже из благих побуждений.
— Я молю о милости, о Владыка! — она облизала пересохшие губы. — Я прошу амнистии для всех участниц Концепции.
Глава 29. Аид
— Я прошу амнистии для всех участниц Концепции!.. — повторила Артемида, глядя на него… с ужасом? Да, кажется, с ужасом. Пожалуй, когда она впервые заикнулась об амнистии для участниц Концепции, ему следовало сдержаться и не начать смеяться, а то все присутствующие так и подскочили.
На самом деле, все, что хотелось Аиду — это залезть в горячую ванну, смыть подсыхающий ихор и позабыть об этом бедламе на пару часов, а вовсе не пугать бестолковых богинь. Так что сейчас он просто махнул рукой и сказал, что подумает.
Подумает, да. Может, даже с Макарией посоветуется. О том, как бы исполнить просьбу Артемиды так, чтобы она пожалела о том, что родилась такой бестолочью. Или хотя бы о том, что метила его царице в подруги. Потому, что Персефону трясет до сих пор, она цепляется за его руку так, что, кажется, останутся синяки, и еще неизвестно, кому пришлось бы вытаскивать ее из очередного бредового сна, если бы что-то пошло не так. В этот бредовый сон, который с Пейрифоем и Загреем, он еле-еле пробился (хотя Геката говорила, что это невозможно в принципе), а если дальше было бы хуже?..
Кажется, желание посоветоваться с Макарией все же как-то отразилось у него на лице, потому, что Артемида решила пасть на колени:
— Прошу тебя, Владыка, — прошептала она. — Прошу.
Копье она выронила, и оно покатилось в лужу светящегося ихора.
— Ну, зашибись, — прошипела Персефона, которая, кажется, пришла в себя настолько, чтобы разжать пальцы, судорожно стиснутые у него на запястье. — Милости им, значит! Милости! Дура!
Аид покачал головой:
— Ну, а что с ними делать? Их же много, замучаешься карать. Ты же не хочешь устроить Концепцию наоборот, в смысле, оставить одних мужиков? Так что амнистия — это не самый плохой вариант. Правда, пойдем. Нам еще надо найти Макарию, и вообще, Афродита явно получила недостаточно.
Персефона мрачно кивнула, и Аид, осторожно положив руку ей на плечо, повел ее из чулана. Царица споткнулась на пороге, снова вцепилась ему в руку ледяными пальцами, и он с досадой подумал о том, что Артемида действительно дура, раз не может понять, что для ее «подруги» на сегодня действительно может быть слишком, и ей совершенно не зачем было втыкать в него копье у нее на глазах. Дождалась бы, пока все выйдут, отозвала бы его в сторонку и спокойно бы там проткнула. Тогда не пришлось бы ему захлебываться кровью на глазах у своей царицы, она бы прекрасно без этого обошлась.
— Да уж, — тихо сказал он Персефоне в волосы, когда она молча прижалась к его плечу и замерла, словно не веря, что все обошлось (да, пожалуй, она действительно в это не верила). — Спасибо на том, что ей не пришло в голову позвать еще и Макарию, и Таната до кучи, да и вообще…
— А мы здесь, — мрачно прозвенело из-за спины. А затем еще и хихикнуло.
Аид обернулся, пытаясь прикинуть, что нужно сделать с Убийцей, чтобы тот начал хихикать (по всему выходило, что просто стукнуть чем-то тяжелым, пожалуй, недостаточно) и обнаружил рядом со стандартно-мрачным Танатом счастливо-восторженную Макарию с хтонием в руках:
— Папочка! Ты живой! — завопила она, бросаясь обнимать и его, и Персефону сразу. — Представляешь, Убийца почувствовал твою смерть! Да! Мы так испугались! Он хотел сразу лететь к тебе, но я прыгнула и…
— Я летел, а твоя дочь болталась внизу, едва не оторвав мне ногу, — с мрачной обреченностью в голосе вставил Танат.
— … и мы оказались тут! Ты стоял там, весь в крови, в смысле, в ихоре, Артемида валялась на коленях, у мамы был такой взгляд, словно она только и ждет, кому бы оторвать голову, поэтому мы решили не лезть, а спокойно дождаться, пока мамочка не прибьет Артемиду и ей не полегчает!..
— Плевать я хотела на эту дуру, — пробормотала Персефона, обнимая дочь. — Нет, ну вы видели?! Она дождалась, пока мы все отвлечемся, схватила копье, а потом сразу — амнистию. Ха! Никаких амнистий не…
— У-О-О-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!! — из-за полуоткрытой двери чулана раздался длинный, полный муки мужской вопль.
Персефона перестала шипеть от злости.
Макария перестала вдохновенно щебетать.
Танат мгновенно выхватил меч.
Нарисовавшиеся в дальнем конце коридора Геката под ручку с Герой (куда, интересно, они ходили?) замерли на месте и