главный раввин Кишинёва, с женой Мириам и тремя детьми жил в маленьком одноэтажном домике, крытом черепицей, на пересечении Гостиной и Александровской. Б-г послал им двух сыновей и дочь. Старшему Боруху только что исполнилось 19, среднему Иосифу – 15, а Ривке – 14.
Когда стало понятно, что погрома не избежать, ребе Беньямин вместе со своим помощником Янкелем Гершковичем, адвокатом Кёнигшацом, владельцем двух галантерейных магазинов Вайнштейном и доктором Слуцким пошли к Кишинёвскому митрополиту Иакову с просьбой публично выступить против кровавого навета и успокоить волнения.
Но митрополит Иаков, хоть и был лицом духовным и кандидатом богословия, однако, по свидетельству хорошо знавших его, «характер имел тяжёлый и всегда интересовался, как выгоднее сдавать на хранение деньги». Да это бы и ладно, Б-г ему судья, но был он при этом антисемитом, верил в кровавый навет. Тогда вся делегация отправилась к губернатору фон Раабену с просьбой о помощи и защите. Фон Раабен их принял и заверил, что погрома не допустит.
Тем не менее многие состоятельные евреи покинули свои квартиры и сняли номера в городских гостиницах для себя и своих семей. Ребе Беньямин Эттингер также счёл за лучшее снять на пасхальные дни номер в одной из гостиниц, куда и перевёз Мириам и детей.
Проснувшись утром 7 апреля, ребе Беньямин обнаружил, что в постели он в одиночестве. Мириам не было ни в номере, ни в гостинице. Не было в номере и старшего сына Боруха. Зато нашлась записка, прочитав которую, Беньямин с ужасом понял, что худшие его опасения подтвердились. В ней говорилось:
«Отец, довольно нам подставлять, по словам пророка, спину под палки и щёку под пощёчины![22] Нам надлежит встать на защиту наших жизней и организовать самооборону, дабы наши ненавистники увидели, что мы – не стадо баранов на бойне и кто на наши жизни посягнёт, тому придётся рисковать и собственной. Я уверен, ты поймёшь и одобришь».
Ребе положено знать всё, что происходит в общине, и, конечно, Беньямин знал, что местное отделение Сионистского союза во главе с уполномоченным Бернштейном-Коганом пытается организовать самооборону. Молодёжь добывала из-под земли оружие, назначались квартиры под штаб обороны, и для ударных батальонов прокладывалась телефонная связь. Вот только то, что его старший сын Борух активно в этом участвует, стало для него новостью.
Но куда делась Мириам? Надо сказать, что Мириам не хотела пережидать погром в гостинице. Она была единственной дочерью известного хасидского ребби и правнучкой цадика. И выйти замуж могла только за раввина. А пока она не была замужем, отец, за неимением сына, передавал Знание ей. Вернее, он с детства позволял ей слушать у приоткрытой двери, когда занимался с учениками. И когда ей исполнилось 12, она не хуже, а может быть, даже и лучше многих его учеников разбиралась в тонкостях толкования священных текстов. Но самое главное, она, затаив дыхание, тихо сидела под дверью и на тайных занятиях, где отец её учил взрослых мужчин Каббале – эта мистическая часть иудаизма закрыта для всех, кроме женатых мужчин после 40 лет. Закрыта – потому что от высоты священных знаний может помутиться разум. А тут семья, дети – это очень заземляет. Отец, конечно, знал про шалости Мириам, но смотрел на них сквозь пальцы. Однажды он её проэкзаменовал и остался доволен.
Но всё-таки отец мечтал найти в лице зятя сына и преемника. И поэтому на свадьбу подарил ей священную каббалистическую рукопись – уникальную XVI века Книгу Творения – Сефер Йецира – драгоценную реликвию, передававшуюся в его семье из поколения в поколение. Ходили слухи, что это тот самый экземпляр, который принадлежал знаменитому каббалисту рабби Лёву Махаралю из Праги, тому самому, единственному, которому удалось оживить Голема для защиты еврейской общины, воспользовавшись знанием четырёхбуквенного непроизносимого имени Б-га, почерпнутого из этой книги.
Но Беньямин был приверженцем миснагедов, он учился в литовской иешиве, где считалось, что нет знания выше Талмуда. К тому времени, когда Мириам и Беньямин Ицхак встретились, вражда хасидов и миснагедов уже угасла, и ей не зазорно было выйти замуж за литвака[23]. Поэтому её отец и не препятствовал их браку.
Но на многое Мириам смотрела иначе, чем муж. Ей казалось иногда, что его вера слишком догматична и формальна и он не чувствует того экстатического восторга при соприкосновении с проявлениями Божественности в мире, которые она видела вокруг во всей полноте.
Когда же стало ясно, что погрома не избежать, она предложила мужу остаться со своим народом в беде и молиться вместе со всеми и за всех о спасении, а не прятаться в гостинице вместе с другими богатыми и уважаемыми евреями.
– Ведь ты – глава общины, – говорила она мужу. – Твоя молитва сильна, даже если погибнем, исполним заповедь – освятим Имя Всевышнего[24].
Самопожертвование для неё было моральным императивом, так ей подсказывало её сердце, а значит, и её Б-г.
Но Беньямин решил иначе. Он хотел спасти детей. И, как еврейская жена, она вынуждена была подчиниться.
А что ему оставалось перед лицом смертельной опасности? Беньямину казалось, он сделал всё, что мог – ходил к губернатору, предупреждал, просил. А может быть, надо было валяться в ногах, не уходить, пока не будет решения? Как мог он защитить всех этих людей? Беньямин заранее смирился со своим бессилием и решил спасти хотя бы своих: жену и детей. Но была ли опасность неминуемой? Вот в чём вопрос. Каждый должен заботиться прежде всего о своей жизни, иное будет самоубийством. Но был ли он уверен, что, если он останется, его убьют? Наверное, его решение было бы правильным, если бы он не был раввином. «С одной стороны, с другой стороны…» – в результате они поехали в гостиницу.
Пока ехали в пролётке, Мириам вспомнила, что, второпях собираясь, оставила дома Ту Книгу – самый ценный свадебный подарок отца. В её голове созрел отчаянный план. Не зря Мириам годами училась под дверью отцовской иешивы. Она спасёт свою общину. Она сделает Голема. И тот защитит от погромщиков.
Пока муж спал, Мириам встала, быстро собралась и вернулась на покинутую семьёй квартиру. Она уже заканчивала приготовления к ритуалу, оставалось совсем немного. В этот самый момент и нагрянула толпа погромщиков.
Ах, Мириам, Мириам – святая душа! Даже если намеренья чисты, когда крадёшь огонь у Господа, будь готов к судьбе Прометея. Ей казалось, что она исполняет волю Всевышнего, отчётливо прозвучавшую в её сердце, но она забыла, что каждое праведное действие возбуждает такую же или