как будто бы потерял любовь.
Сердце пястью могучей смято.
Я не могу уже творить вновь
Из ничего красоту, как ребенком когда-то.
Грустно мне, грустно, как никогда.
Ведь у вас тоже такие минуты были?
Господи! Вы любите сказки?
Скажите: да! Я хочу, чтобы вы их любили
«Новый Сатирикон», 1915, № 5
Кто победит?
О, легкомысленные женщины!
О, кружевные существа!
Над вами две рапиры скрещены:
И Дьявола, и Божества.
Кто победит — того в свой дом она
Возьмет владыкой и рабом.
Ах, Божества рапира сломана —
Повергнут рыцарь в голубом.
В глазах пчела соблазна плавала,
Курил греховностью цветок,
Когда луна узрела Дьявола
У Евиных точеных ног.
Над миром две рапиры скрещены,
О, кто решит его судьбу?
Чья воля — Дьявола иль женщины —
У мира будет на горбу?..
«Новый Сатирикон», 1916, № 15
Россия
Россия — горькое вино!
Себе я клялся не однажды —
Забыть в моем стакане дно.
Не утолять смертельной жажды.
Не пить, отринуть, не любить.
Отречься, сердцем отвратиться.
Непомнящим, безродным быть, —
И все затем, чтоб вновь напиться,
Чтоб снова клятву перейти
И оказаться за порогом.
И закачаться на пути
По русским пагубным дорогам.
Опять родное обрести,
Признаться в имени и крови,
И пожелать цветам цвести.
И зеленеть пшеничной нови,
И птицам петь, и петухам
Звать золотое солнце в гости,
И отпущенье взять грехам
В старинной церкви на погосте
У батюшки. И снова в путь
По селам, долам и деревням,
Где, в песнях надрывая грудь.
Мужик буянит по харчевням:
Где, цепью каторжной звеня
И подгоняемый прикладом.
Он зло посмотрит на меня
И, походя, зарежет взглядом;
Где совий крик, и волчий вой,
В лесах таинственные звуки,
Где ночью росною травой
Ползут нечистые гадюки;
Где рабий бабий слышен плач
И где портной, в последнем страхе.
Для палача кроит кумач
И шьет нарядные рубахи.
Ах, не хочу! Ах, не могу!
Пускай замрут слова признанья.
Пускай на чуждом берегу
Колышатся цветы изгнанья…
1926
Максиму Горькому
Зол ты был и лукав.
Господин на дорогах узких.
Горчайшая из всех трав
Горьких пустырей русских.
Испытанный лицемер,
Ты пришел полотером-франтом
И вот уже — кавалер
Ордена «Интеллигент с бантом».
Враль до искренних слез,
И даже недуг свой самый —
Хронический туберкулез —
Ловко обернул рекламой.
Продавая пафос и пыль.
Буревестника пел и тучу,
А сам копил и копил —
В сундучишко, под спуд, в онучу,
А жизнь отходит прочь…
На кого ж у тебя злоба
Кипит в соррентийскую ночь —
Ты, стоящий у гроба?
И чему ты завидуешь, тать.
Утерявший и честь и славу.
Не праву ли презирать,
Сладкому моему праву?
«Сатирикон», 1931, № 2
Александр ГРИН
Редактор и писатель
Сцены из военной жизни
Явление I
Редактор. Здравствуйте. Что принесли?
Писатель. Рассказец есть небольшой, на два листа.
Редактор. Из нынешней?
Писатель. Что из нынешней?
Редактор. Из этой войны или из японской? Из японской не берем.
Писатель. Так-с. К сожалению… на этот раз ни то ни другое. Здесь (подает рукопись) некоторые черты из жизни Марины Мнишек.
Редактор (уныло). Пи… Мнишек. Кажется, я вас понимаю. Родословная кайзера?
Писатель. М-м-м… н-н-н…нет.
Редактор. Извините, я очень занят. Потрудитесь объяснить. в чем дело.
Писатель (задумчиво, с убеждением). Оригинальный, яркий характер этой женщины, общий колорит ее личной жизни…
Редактор (строго). При чем же тут война?
Писатель. Я и говорю, что ни при чем.
Редактор. Милый, читатель требует военных, злободневных рассказов.
Писатель. Разве? Я не слыхал. А где вы читали об этом?
Редактор. Извините, мне некогда… (Смотрит на писателя с ненавистью.) А где вы видали, чтобы теперь кто-либо читал иное, чем рассказы о войне?
Писатель. Видал. При мне барышня потребовала в библиотеке Шекспира. Там пришло со мной человек десять, и один спросил даже… Лесажа.
Редактор. Это гнусные индифферентисты.
Писатель. Нет, почему? Барышня эта — моя знакомая, дочь офицера.
Редактор. Но… Лесаж?
Писатель. Его взял полковой врач.
Редактор (барабаня пальцами). Я вижу, куда вы гнете. Вы хотите просить аванс.
Писатель. Если б вы разрешили, я…
Редактор. Обратитесь к Марине Мнишек. И запомните, что литература стала газетой. Иван, подай этому господину галоши!