Для вящей презентабельности Калиостро решил использовать патент полковника (он все еще питал слабость к этому чину) испанской службы графа Феникса (сохранившийся у него со времен дружбы с проходимцем Альято); Серафина же, не отставая от мужа, утверждала, что происходит из графского рода Санта-Кроче. Супругам казалось, что чем больше звонких титулов, тем легче завоевать здешнее общество. А чтобы вернее войти в местный масонский круг, Калиостро привез с собой рекомендательное письмо от фон Ховена к его земляку и масону Карлу Генриху Гейкингу, служившему в то время в императорской гвардии.
«Около этого времени в Петербург прибыл известный Калиостро, прямо из Митавы, где он всем вскружил голову. От фон-дер-Ховена он имел ко мне рекомендательное письмо, которое непосредственно по своем приезде мне передал. Так как он заговорил на плохом французском языке, то я ответил ему по-итальянски. Его речь на этом языке и выражения, которые он употреблял, свидетельствовали о человеке низкого происхождения и весьма малого образования. Он пригласил меня посетить его жену, графиню, которую он называл гроссмейстериной ордена “de l’Adoption”. Дорогой он мне сообщил, что графиня, его жена, — урожденная княжна della Croce, и нахвастал массу вздору, не хуже клоуна ярмарочной труппы.
Жена его по внешнему виду была особа перезрелая, красноватые глаза ее свидетельствовали о пролитых слезах, а осанка ея и речь, менее вульгарная, чем у мужа, выдавала одну из тех жалких комедианток, которых заставляют плясать против воли.
— Обними, — закричал он ей исступленным голосом, — этого именитого брата; он нашего ордена!
После короткого обычного разговора К сказал:
— Я приехал для того, чтобы видеть великую Екатерину, эту Семирамиду севера, и чтобы распространить великий (он особенно любил употреблять слово великий) свет здесь, на востоке. Воспитанный в пирамидах Египта, я получил сокровенныя науки и состою главой князей Р*** Л***
Он поднялся, показал мне звезду и красную чалму.
— Вот знаки моего звания, — сказал он.
Я посмотрел на звезду; это была просто звезда ордена Станислава, с которой был снят шифр короля, а на место его была вставлена красная роза. Я позволил себе заметить, что это была Станиславская звезда, если не считать только розы. Он как будто слегка замешался, но скоро оправился.
— Вы правы, — сказал он. — В действительности мне ее дал брат Г***, так как мою звезду у меня дорогою украли. — Знаете ли вы это? — произнес он тоном насмешливого превосходства.
В руках у него был лист бумаги, покрытый каббалистическими иероглифами, подобными тем, которые я видел у алхимиков Бернарди, Дету, Шлиха, Пуца и др.
— Мне неизвестно значение этих иероглифов, — сказал я, взглянув на лист, — но если вы желаете, я вам принесу завтра десяток таких листов, из которых вы так же, как и я, ровно ничего не поймете.
— Я прощаю вам, — возразил он, приняв оскорбленный вид, — ваше неверие и ваше невежество. Несмотря на ваше звание франкмасона, вы еще дитя в ордене. Но если бы я захотел, — прибавил он тоном настоящего ярмарочного крикуна, — я бы мог привести вас в дрожь.
— Быть может, если бы вы напустили на меня лихорадку.
— Что такое лихорадка для графа Калиостро, который повелевает духами! Разве ваш друг Ховен вам ничего не написал о моем могуществе?
— Ни одного слова…
— Так знайте же…
Здесь нас прервал вошедший слуга испанского поверенного в делах, который просил господина Калиостро, испанского подданного, сейчас же к нему явиться. Слова так и замерли на устах Калиостро. После того, несколько оправившись, он сказал мне, но уже не голосом вдохновеннаго:
— Что хочет от меня этот маленький поверенный в делах, с которым я ничего не имею общего? Я отправлю его (Калиостро употребил итальянское выражение гораздо более сильное, которое воспроизводить неудобно) на все четыре стороны…
— Не советую вам этого делать, он может спустить на вас полицию.
Калиостро ответил посланному, что он придет к поверенному в делах на другой день, а меня просил остаться у него обедать, так как было уже около часу. Я принял предложение, ибо меня забавляло ближе ознакомиться с человеком, который казался бессовестнейшим и невежественнейшим шарлатаном. Начатая нами беседа обнаружила, например, что у него ни одной здравой мысли не было ни о физике, ни о химии.
— Химия, — сказал он, — глупость для того, кто знает алхимию, а алхимия — пустяк для того, кто властвует над духами. Что касается меня, то у меня есть и золото (он ударил по карману, где были дукаты), и брильянты.
При этом он показал кольцо с маленьким, весьма плохо оправленным брильянтом.
— Но все это я презираю и счастье мое нахожу в том духовном могуществе, которое имею над существами. Я представляю первую ступень сверхчеловеческую; души умерших я заставляю, путем заклинаний, являться и отвечать мне на мои вопросы.
Я не мог удержаться, чтобы не усмехнуться.
— Я не сержусь на ваше неверие, — сказал он, — вы не первая крепкая голова, которую я подчиню и обращу в прах. Кого из ваших умерших родственников вы желаете видеть?
— Моего дядю, но с одним условием.
— Каким?
— В ту сторону, откуда покажется дух, я буду иметь право выстрелить из пистолета. Так как это будет лишь дух, то никакого вреда я ему причинить не могу.
— Нет, вы чудовище! Я вам никогда ничего не покажу; вы этого недостойны.
С этими словами он бросился в соседнюю комнату. Жена его, делая вид, что испугана, сказала мне, что его гнев приводит ее в трепет.
— А меня смешит; все это может пугать лишь детей.
Он отсутствовал в течение нескольких минут, затем вернулся с ясным выражением лица.
— Он храбр, — сказал он про меня. — Я его испытал и вижу, что он храбрый мужчина.
Он, казалось, был от меня в восхищении и сказал мне:
— Со временем вы узнаете, что такое граф Калиостро и каково его могущество.
После этого он со мною о духах уже не говорил.
На другой день он отправился к г-ну Нормандесу, испанскому поверенному в делах, который обошелся с ним как с проходимцем и запретил называться испанским графом и полковником испанской службы. Но Калиостро сумел привлечь на свою сторону графа Мелиссино, кавалера С*** и многих других, пока, наконец, не сняли с него личины и не приказали убраться из Петербурга.
Помощью какого наваждения этот человек расположил к себе во время пребывания в Митаве большинство курляндского дворянства? Граф Медем, его дочь госпожа фон дер Реке, фон-дер-Ховен и многие другие считали его высшим существом. Эта нравственная слепота необъяснима; но это было безумием того времени, подготовившим и другие глупости. Самое вздорное мнение, становясь всеобщим, смущает надолго разум и здоровое суждение»13.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});