— Знаю. Вольные вы люди. Промышляете разбоем и душегубством. Честной народ вас боится, а я нет, — солгал Ульян, немного осмелев. — Потому как помощь мне ваша нужна в одном деле. Без вас мне одному никак не справиться.
— Говоришь, не боишься? — Рыжий взял ломоть хлеба, разломал пополам, кинул в рот и стал неторопливо жевать. — А вдруг мы тебя приголубим кистенем по голове, да и скинем в навозную кучу? Кто тебя искать-то будет, горемычного?
— Никто, окромя отца с матушкой. — Ульян склонил голову, тая в глазах вновь вспыхнувшую опаску.
— То-то! — Рыжий ватажник оглянулся на товарищей, ощерив в улыбке гнилые зубы.
— Ладно! — Чернобородый, который, видно, в этой ватаге был за атамана, положил огромную ладонь на стол, пресекая разговоры. — Поговорили и будя. Это все была присказка. Юноша ты и впрямь смелый. Рассказывай свою сказку, а мы послухаем. Потом будем решать — что делать. Если по нраву нам придется поведанное тобой — будем дальше мыслить, если нет, разбежимся в разные стороны. Но помни! — Глаз его недобро блеснул. — Ты правду молвил. Народ мы лихой, разбойный. Много чего повидали на своем веку, поэтому и топчем до сих пор грешную землю. Обмануть нас мудрено. Если что не так или прознаем, что ты подослан разбойным приказом — тогда жизнь твоя вмиг здесь и кончится. Уразумел? Ну, тогда рассказывай.
Чернобородый своими словами еще пуще напугал Ульяна.
— Нанять хочу вас для одного дела, — хрипло проговорил Ульян, приступив к главному.
— Нанять? — протянул чернобородый, из-под заросших бровей стрельнул внимательным глазом. Кивнул головой в сторону соседнего стола: — Так это ты не к нам, а вот к ним ступай.
— Нет. Мне вы нужны. — Ульян замолчал.
— Ты говори, говори, паря, — подбодрил чернобородый. — Чего смолк? Аль язык проглотил?
— Дело пустяшное. Только и делов-то, что человека одного из темницы вытащить. Измываются там над ним, батогами бьют. Того и гляди — с жизнью распрощается. Сделаете, и я заплачу вам чистым золотом.
— Золото — это хорошо. Особливо, когда его во множестве в мошне звенит… — Чернобородый в задумчивости поскреб бороду. Взглянул на юношу. — Тебя как звать то, паря?
— Ульян я. Боярина Василия Твердиславовича человек, — солгал Ульян.
Ватажники переглянулись:
— Это не того ли, которого зарезали пару ден назад?
— Того самого.
— А золотишко у тебя откуда. Уж не ты ли боярина своего на тот свет спровадил?
— Нет! — Ульян побледнел, вытер вмиг вспотевший лоб. С этими разбойниками надо ухо держать востро, а то не ровен час — и сам окажешься с ножичком в боку.
— Бают, что девка его дворовая зарезала, — встрял в разговор рыжий. — Теперь сидит в застенках, у посадника.
— Вона как дело-то обернулось. И кого нам из темницы вызволять? Уж не девку ли эту?
— Ее… — Ульян поразился, как быстро они обо всем догадались. — Я заплачу вам все сполна, как только увижу ее без цепей на руках и на воле.
— Да слышал я, слышал. Не глухой чай! — отмахнулся чернобородый. — Митрий, плесни-ка из штофа. Что-то в горле сухо. Дерет.
Ульян высказал все, что хотел, и теперь сидел рядом, ожидая решения этого звероподобного разбойника. Помогут они ему, аль нет — леший их разберет. Но что обратный путь ему заказан — Ульян понимал. Рогнеду надо вытаскивать, а то помрет под плетьми посадскими и тогда все. Конец всем планам.
— Она тебе кто, полюбовница, или так, зазноба? — Чернобородый с хрустом разгрыз белоснежную луковицу.
— Люблю я ее. Пуще жизни. Сгинет она в застенках-тогда и мне весь свет будет не мил. Поэтому последнее не пожалею, чтобы увидеть ее рядом с собой. Матушкиным золотом готов пожертвовать ради нее.
— Где говоришь, она сидит-то?
— У посадника на подворье. Каждый день ее таскают в пыточную, плетьми истязают. Еще немного, и поздно будет.
— Охрана там крепкая, — задумчиво проговорил главарь. — Вой из посадской дружины. Так просто не дадут умыкнуть пленницу. Возможно, и наша кровушка прольется.
— Поэтому и обратился я к вам. Как к людям многоопытным и смелым, — польстил Ульян.
Чернобородый пропустил лесть мимо ушей. Неожиданно спросил:
— Так она что ль прирезала барина-то? Иль врут люди? Наговаривают.
— О том мне не ведомо… — Ульян опустил глаза, чтобы не встречаться взглядом со всевидящим оком разбойника.
— Ну, да ладно. Не наше то дело… Ты вот что, Ульяша. Иди на свежий воздух, да погуляй чуток. Будешь нужон, мы тебя покличем. Нам с братией надо все обтолковать да обмыслить. Дело-то непростое, сурьезное.
Говорить больше было не о чем. Ульян встал и, лавируя между столами, вышел на улицу.
Остановился на крыльце, вздохнул полной грудью. Солнечный диск уже исчез за дальними полями, и дневная духота сменилась вечерней прохладой. Рядом, у коновязи, тихо ржали лошади, ожидая своей порции ячменя. Едва уловимо пахло сеном и навозом. В траве, у тына, стрекотали цикады.
Ульян присел на штабель дров и приготовился ждать.
Как только юнец вышел, ватажники заказали еще штоф наливки и придвинулись ближе друг к дружке.
— Что надумал, Кистень? — Прозвище у чернобородого было как раз ему впору. Орудовал он кистенем справно, как истый умелец.
— Не решил я еще… — Кистень плеснул в жбан наливки, одним махом выпил, обтер черные, с проседью усы. — Давно у нас не было стоящего дела и в карманах пусто, как в голове у подьячего. Можно взяться и попробовать провернуть это дельце. А вы как думаете?
Кистеня меньше всего интересовало их мнение. Но привык он выведывать то, о чем думают и остальные ватажники. Вдруг чего дельного скажут? Для себя он уже все решил, но до поры до времени молчал.
Кистень мнил себя выше этого сброда, — как про себя он прозывал их, хоть и не показывал вида. Когда-то очень давно служил он дьяком в Посольском приказе, в городе Пскове. Служил бы и служил, живя безбедно на государевой службе. Но однажды попутал его нечистый и польстился он на золото, предназначенное для иных дел. Ежегодно из Пскова отправляли богатые дары к царскому двору. Волею случая или божьего провидения все это богатство оказалось под началом Кистеня, в миру — Федора Лукича Рыбникова. И стал он по-тихому подворовывать. Но, как в народе говорят — сколь веревочке не виться, конец все равно сыщется. Обнаружились и Федора Лукича проделки. Висеть бы ему на перекладине, на устрашение всем казнокрадам, но вовремя он смекнул, что дело худо оборачивается, и подался в бега.
Помыкался он по городам и весям и, в конце концов, оказался в окрестностях города Борисова, где и примкнул к одной из ватаг. Благодаря силе, жестокости и уму выбился со временем в атаманы. С тех пор его ватага наводила ужас на всю окрестность. Не единожды их пытались ловить, но все без толку. Кистень имел нюх звериный на всякого рода опасности и всегда уходил из расставленных ловушек. Уходил сам и уводил своих людей. Гибли вокруг него ватажники, а ему все нипочем, хоть бы одна царапина.