«На Западном фронте без перемен». И был убежден, что такой успех не только не будет превзойден, но никогда больше не повторится. Он был грустным и очень ранимым человеком. Я видела, как часто он впадал в отчаяние…»
В отчаяние Ремарк впадал из-за Марлен. Короткий период безумного счастья, как это уже происходило с другими любившими ее мужчинами, сменился тоской и отчаянием.
«Ну что это за жалкая жизнь! – горевал Ремарк. – Ты на другой стороне земли, а я здесь медленно, по-тихому схожу с ума. Я включил граммофон. Он вбрасывает музыку в туберкулезную ночь, музыку с другого континента, с другой звезды, усталую музыку распада. Когда мир развалится на куски?»
Люди почти никогда не признаются в ревности. Причиной своих несчастий они называют все что угодно, только не ревность. Но хочешь не хочешь, ревность проходит через жизнь каждого человека.
«Странное мгновенье, – писал Ремарк, – достаешь костюм из шкафа и обнаруживаешь платок со следами губной помады, забытый с парижских времен. Комната начинает покачиваться, и здесь твой запах, и твои волосы, и твои нежные губы. Я ощущаю, как шумит и беспомощно дрожит моя кровь. Ты, которую я люблю, непостижимый подарок жизни, ты, лежавшая со мной кожа к коже, когда дыхание сплеталось с дыханием, ты, сделавшая меня более просветленным и более бесстыдным, и более тоскующим, существуешь ли ты еще вообще и появишься ли вновь?»
Считается, что женщины более ревнивы, чем мужчины. Наверное, это так. Но когда мужчины ревнуют, они что– то делают. Они, в гневе хлопнув дверью, уходят из дома, расправляются с удачливым соперником или с подлой изменницей, на худой конец, напиваются. На самом деле мужчины столь же ревнивы. Но для мужчины ощутить ревность означало признаться себе в том, что женщина позволила себе выйти из-под его контроля. Мужчины отказывали себе в чувствах, чтобы не сознавать свое поражение на любовном фронте.
Марлен уже давно была увлечена другим – или другими, а Ремарк продолжал ее любить:
«Тебе следовало бы лежать на моем плече, мне так хочется ощущать твое дыхание, ты не должна уходить, ах, жизнь слишком коротка для нас, а сколько уже упущено и утрачено… Сегодня я испытываю боль при мысли о растраченных впустую, проигранных в карты и пропитых годах, – и не потому, что они разорваны в клочья, а потому, что они не выброшены и не разорваны в клочья по крайней мере вместе с тобой».
Общество по-разному относилось к изменам мужчин и женщин. Считалось, что изменять – это вроде как привилегия мужчин. Однако же Марлен Дитрих ни в чем не уступала мужчинам.
Преимущество мужчины состояло в том, что он мог сделать женщину счастливой, а мог лишить ее счастья. В те времена женщина завидовала независимости мужчины, его свободе, его власти, хотела, но не могла быть такой же. А Марлен это удавалось. Она легко делала первый шаг, она завоевывала мужчину. И она же его бросала.
«Я влюбилась в Эрнеста Хемингуэя с первого взгляда, – вспоминала Марлен. – Любовь моя была возвышенной, что бы люди ни говорили. Любовь между нами была чистой, безграничной – такой, наверное, уже и не бывает в этом мире. Наша любовь продолжалась много, много лет, без надежды и желаний. По-видимому, нас связывала полная безнадежность, которую испытывали мы оба».
Эрнест Хемингуэй только-только стал знаменит своими романами о Первой мировой.
«Она храбра, прекрасна, верна, добра, любезна и щедра, – писал о Марлен восхищенный Хемингуэй. – Утром в брюках, рубашке и солдатских сапогах она так же прекрасна, как в вечернем платье или на экране… Если бы у нее не было ничего другого, кроме голоса, – все равно, одним этим она могла бы разбивать ваши сердца. Но она обладает еще таким прекрасным телом и таким бесконечным очарованием лица.»
А в Берлине не теряли надежды вернуть звезду в Третий рейх. Когда она перестала работать с режиссером Штернбергом, по распоряжению министра пропаганды Йозефа Геббельса немецкая печать поместила редакционную статью:
«Аплодисменты Марлен Дитрих! Она наконец отказалась от режиссера Джозефа Штернберга, у которого всегда играла проституток. Она ни разу не сыграла такой роли, которая прославила бы ее как представительницу великого Третьего рейха. Марлен должна вернуться в отечество, принять на себя историческую роль лидера германской киноиндустрии и перестать служить оружием в руках голливудских евреев!»
В отсутствие бежавших из нацистской Германии выдающихся мастеров карьеру делали посредственности, поддержавшие новую власть. Но в Берлине желали видеть на своей стороне мастеров первого класса. Вожди Третьего рейха зазывали Марлен в Германию, соблазняли чем могли.
Ведавший кинематографом министр Геббельс подсылал к ней актрис, которые рассказывали Марлен, какое выгодное предложение ей сделано. Она возвращается в Германию и с блеском продолжает актерскую карьеру.
Сама выбирает себе режиссера, сценариста, оператора. Деньги на съемки дает государство.
Марлен не польстилась на предложение нацистов. Не стеснявшаяся в выражениях, она недвусмысленно попросила передать министру Геббельсу, куда ему следует засунуть свое предложение.
В Лондоне к ней явился гитлеровский посол Иоахим фон Риббентроп. Дворянская приставка к фамилии была не наследственной, а благоприобретенной. Его усыновила бездетная тетка, и он получил право именоваться «фон Риббентропом». До прихода нацистов к власти он занимался импортом спиртного в Германию. Близкие относились к Риббентропу с плохо скрываемой насмешкой. Теща говорила, что он «самый тупой» из ее зятьев. Это не помешало его карьере. Он станет министром иностранных дел Германии, подпишет в Москве печально знаменитый пакт Молотова – Риббентропа, а после войны будет повешен.
Риббентроп попробовал соблазнить Марлен Дитрих – как он успешно соблазнял европейских политиков. И только она одна поступила так, как следовало поступить всем европейским политикам: указала Риббентропу на дверь.
Марлен попросила предоставить ей американское гражданство. Она получила паспорт за четыре месяца до начала Второй мировой войны. Ее снимок с подписью: «Немка Марлен Дитрих так долго общалась с евреями из Голливуда, что предала родину» – появился в нацистском журнале «Штюрмер».
«Были дни, – рассказывала Марлен, – когда моя семья и все мои друзья советовались – не поехать ли мне в Германию и там убить Гитлера. Мы шутили по этому поводу. Но это был «юмор висельника». Я бы поехала в Германию, если бы была уверена, что смогу это сделать, но я никогда не верила в свои силы – ни физические, ни умственные».
Можно подумать, что эти слова принадлежат кому-то из боевых офицеров – участников антигитлеровского сопротивления, а не очаровательной актрисе Марлен Дитрих, секс-символу тех лет. Она, пожалуй, поскромничала насчет своих физических и умственных сил. И того и другого ей было не