Читать интересную книгу «Ныне и присно» - Константин Мартынов

Стая оглянулась на вожака — ему решать, стоит ли связываться с жутким чудовищем. Вожак был умен и предпочел сохранить поредевшую стаю. Лишь самый молодой, перед тем как отбежать, торопливо полоснул клыками еще теплую оленью тушу. Глотать вырванный кус ему пришлось на бегу.

От кережи мало что осталось, зато лыжи каким-то чудом уцелели. И киса с припасами тоже — зачем волкам строганина, когда рядом свежак?

Сергей выплюнул застрявший в зубах клок волчьей шерсти. Неужели тоже кусался? Может быть… Взгляд упал на сидящую в отдалении стаю. Шабанов погрозил кулаком. Волки демонстративно отвернулись.

— Гады! Ну, гады! — цедил сквозь зубы Сергей. — Нашли на кого охотиться! Куда я теперь без оленей?

То, что бык спасся, ситуацию не меняло — где его теперь искать? Шабанов сожалеюще посмотрел на убитую важенку — мясо даром пропадает! Была бы цела кережа…

Кусок еще дымящего на морозе окорока занял свое место в кисе, ремни лыж плотно обхватили тобурки. Несколько пробных шагов — до копья… хорошие лыжи, скользят прекрасно, отдачи никакой… умеют делать предки… Ладонь сомкнулась на копейном древке. Волки насторожились.

«Живите, поганцы, делать мне больше нечего, как за вами гоняться!» Сергей отыскал взглядом Полярную звезду, вздохнул и широким скользящим шагом двинулся на северо-восток.

Волки не подходили к добыче, пока страшный человек не скрылся за горизонтом.

* * *

Шаг — метр, еще шаг — еще метр. Тысяча шагов — верста. До Кандалакши три с половиной сотни верст, как ворона летит. Начать считать? Нереально — удержать бы верный курс…

Лохмотья малицы полощутся на ветру, холод забирается в прорехи, сковывает усталое тело… Боль от укусов наслаивается на боль ноющих от холода полузаживших ран, руки онемели — как тогда, на сосне…

Сергей не помнит, что такое ночевка: забытье — короткое, чтобы не застыло разогретое движением тело, и снова в путь. Иногда мозг отключается, тогда Шабанов спит на ходу.

Еда? Кажется он ел. По крайней мере киса становилась все тоньше и тоньше. И все тяжелее и тяжелее. Хотелось бросить и кису, и намозолившее руки копье. Не бросал — скорее всего, просто забыл, как это делается.

За спиной осталось узкое длинное ущелье. Было ли на его дне озеро, Шабанов не знал. Под снегом могло прятаться что угодно — озеро, болото, каменная россыпь…

Бесконечные болота Каяни сменились угрюмым хвойным лесом. Где-то далеко, на пределе слышимости, выли волки. Всегда на пределе, никогда рядом, словно на две трети вырезанная стая сумела поведать собратьям о пережитом ужасе.

Шаг — метр, еще шаг — еще метр. Тысяча шагов — верста.

* * *

Двое лопарей — охотников на диких оленей, — заметили бредущего навстречу чужака задолго до того, как он приблизился на расстояние полета стрелы. Чужак хромал, был черен ликом и ужасно худ. Из-под капюшона драной малицы лихорадочным блеском сверкали безумные глаза, бугристые от вздувшихся шрамов руки сжимали покрытое засохшей кровью копье. Чужак мог быть кем угодно, только не человеком — таких людей просто не бывает! Да и откуда взяться одинокому человеку в тянущейся до самой Каяни тайге? Во время скамм — полярной ночи, когда солнце покидает мир людей, чтобы светить умершим предкам? Не человек — равк, мертвец неупокоенный!

Сначала он принял стоящих на пути людей за высокие обросшие мхом пеньки, затем, когда пни сдвинулись в сторону за морок. Испуганный возглас «Равк!» прошел мимо сознания. Лишь когда один из встреченных наложил на тетиву лука стрелу, Сергей ненадолго очнулся.

— Уйди! — предупредил он и угрожающе наклонил копье. Не хочу убивать. Надоело!

Что заставило стрелу, легонько чиркнув Сергея по щеке, пролететь мимо — дрогнувшая от испуга рука лопаря? Внезапный порыв ветра? Милосердие христианского бога или прихоть лопарского Каврая, решившего продлить эксперимент? Никто не даст ответа.

— Смотри, брат! — толкнул стрелка стоящий рядом лопарь. — У него кровь на щеке! Откуда у равка кровь? Не равк это!

Лук неуверенно опустился.

— Кто если не равк? Я с десяти шагов стрелял, не мог промахнуться!

Шабанов, поняв что драки не будет, двинулся дальше. Лопари его не интересовали. Он шел в Кандалакшу. В голове молотом била единственная мысль: «Полярная… слева… Полярная… слева…»

— Смотри, как идет! — брат стрелка понизил голос до шепота, — Так не человек — росомаха ходит! Не бежит, а оленя догоняет! Я знаю — чужак Хийси встречал, в глаза духу леса глядел! Хийси сердился, чужака зверем делал!

Стрелок зябко поежился.

— Я Хийси всегда подарок ношу! — прошептал он в ответ. — Может, он не будет сердиться, что я его человека стрелил?

— Надо человеку-росомахе тоже подарки делать! — возбужденно поделился идеей брат стрелка. — Тогда Хийси точно не рассердится!

Отныне Сергею регулярно попадались то лежащая на пне лопарская лепешка-риске, то зажареная на костре куропатка, то уже привычный кусок мороженой оленины. Шабанов не удивлялся, не задавался вопросом, откуда берется еда — просто ел. Охотники радовались — лесной демон Хийси не будет сердиться на влезжих не в свое дело лопарей. В правоте же своей они убедились подольше понаблюдав за чужаком.

Лопарь хорошо знает привычки росомахи — она никогда не пытается догнать оленя. Росомаха просто идет по следу. Неторопливо и размеренно.

Олень бежит изо всех сил, задыхается, ему надо остановиться, отдохнуть… но росомаха уже близко, и он вновь пускается наутек. С каждым разом олень сил у оленя все меньше, отделяющее от хищника расстояние все короче… Росомаха же может идти несколько суток. Без отдыха и сна. Этот зверь никогда не устает, не сворачивает с пути… Неторопливо и размеренно… У оленя нет шансов.

Чужак очень походил на росомаху. Он не пытался бежать — просто шел к одному ему известной цели. Сутки за сутками.

Когда впереди появились русские всадники, братья вздохнули с облегчением — теперь судьба чужака зависела от других. Если Хийси будет сердиться, то на руссов. А у них свой бог. Сильный! Пусть воюет с лесным демоном!

* * *

Конный разъезд заступил дорогу. Мощные лохматые жеребцы по брюхо вязли в снегу, под плащами всадников неярко блестели кольчуги, из-под отороченных мехом шапок недобро посверкивали настороженные взгляды.

— Кто таков? — медведем рыкнул воевода. Наконечник копья опустился, готовый вонзиться в серегину грудь.

Сергей остановился, поднял изможденное почерневшее лицо. В остекленевших глазах мелькнул проблеск узнавания.

— Шабанов я… Умбский помор… От Весайнена утек… В горле натужно заклокотало. Сергей закашлялся, опустился на снег. — Немчура каянская на Печенгу идет, монастырь грабить… и на Колу… Народ поднимать надо… на помощь…

Дошел… все-таки дошел! Шабанов хотел улыбнуться, но губы отказались повиноваться. И тело… тело почему-то стало ватным, непослушным…

— Народ… поднимать…

Шабанову казалось, что он кричит, но одному из дозорных пришлось спрыгнуть с коня и, напрягая слух, склониться над полуживым оборванцем.

— Народ… поднимать…

Глава 6

За подслеповатыми окошками избы ярится пурга. В печной трубе голодным равком завывает ветер. Светлого времени часа два-три, а скоро и того не будет — глухозимье…

В избе хорошо, тепло. У печи сноровисто управляется мать, пахнет щами, ржаным хлебом. Вот—вот зазвенят миски, и материнский голос позовет с ласковой укоризной:

— Хватит спать-то — бока отоспишь! Завтрак уж поспел! Зимой мужику какая работа? В лес по дрова ездить, да на охоту ходить. Ну, у кого раньшина своя, або коч[34] — тому, ясно дело, забот больше… Была у Шабановых раньшина — вместе с отцом сгинула. Нынче Тимше одна дорога — по весне к соседям в покрут. Потому и просыпаться не торопится.

— Вставай давай, обормот!

Тимша со вкусом — до хруста в челюсти, — зевает. Лень веки разлеплять, а надо…

За окном действительно ярится пурга. Но окно большое, а под ним чугунная гармошка центрального отопления. Век другой, дом другой… жизнь за окном тоже другая. Паршивая жизнь. Бестолковая, воняющая бензиновым угаром, пустоглазая, как шлюха поутру. Словно и не Русь вовсе.

— Да встал я, ма! — подал голос Тимша, чтобы Светлана Борисовна лишний раз не расстраивалась. — Мыться иду.

Завтрак ждет. На застеленном цветастой клеенкой столе исходит вкусным паром тарелка щей. Рядом, в пластиковой решетчатой хлебнице, толстые скибки ржаного хлеба…

«Хоть что-то из сна сбылось». Тимша чуть слышно хмыкнул — шестнадцатый век отсюда выглядел ненастоящим, как услышанная в детстве сказка.

— Куда сегодня-то? — без привычного раздражения спросила Светлана Борисовна. — Может, тебе на биржу труда сходить? Глядишь, повернется чего путевое…