Читать интересную книгу Что такое счастье. Избранное - Эдуард Асадов

Наступит ли конец света

Наступит ли в мире конец света?Не знаю. Но, думаю, это — ложь.Он есть постоянно зимой и летомУ каждого — свой. Потому, что этоТот день, когда ты, увы, умрешь…

А что до суда, то вздохнем невольно:Ведь жизнь обрывается навсегда.Какого ж еще нам тогда суда?Наверное, смерти вполне довольно!

14 декабря 1991 г.

Переделкино

Ты даже не знаешь

Когда на лице твоем холод и скука,Когда ты живешь в раздраженье и споре,Ты даже не знаешь, какая ты мука,И даже не знаешь, какое ты горе.

Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,А в сердце и свет, и любовь, и участье,Ты даже не знаешь, какая ты песня,И даже не знаешь, какое ты счастье!

Соловьиный закат

Ты смотришь вдаль чуть увлажненным   взглядом,Держа бокал, сверкающий вином.Мы тридцать лет с тобою всюду рядом,И ничего нам большего не надо,Чем быть, и думать, и шагать вдвоем.

О сколько в мире самых разных жен?!Как, впрочем, и мужей, добавим честно!Ах, если б было с юности известно:Как звать «ЕЕ»? И кто тот самый «ОН»?!

Ты помнишь: в тех уже далеких днях,Где ветры злы и каждому за тридцать,Мы встретились, как две усталых птицы,Израненные в драмах и боях.

Досталось нам с тобою, что скрывать,И бурного и трудного немало:То ты меня в невзгодах выручала,То я тебя кидался защищать.

Твердят, что в людях добрые чертыРаспространенней гаденьких и скверных.Возможно, так. Да только зло, наверно,Стократ активней всякой доброты.

Мы верили, мы спорили, мечтали,Мы светлое творили, как могли.А недруги ревнивые не спали,А недруги завистливо терзалиИ козни всевозможные плели.

За что ж они так зло мутили воду?Злил мой успех и каждый шумный зал.Хор критиков взрывался и стенал,А ты несла стихи сквозь все невзгоды,И голос твой нигде не задрожал.

— Ты с ней! Все с ней, — шипели фарисеи,— Смени артистку, не дразни собак!Есть сто актрис и лучше и моднее, —А я шутил: — Ну, коли вам виднее,То лопайте их сами, коли так! —

Откуда в мире столько злых людей?Вопрос, наверно, чисто риторический.К примеру, зависть, говоря практически,Порой в сердцах острее всех страстей.

И все же сколько благодатных днейСтучалось в сердце радостной жар-птицейВ потоках писем и словах друзей,Стучалось все упрямей и сильней,И до сих пор стучалось и стучится!

И разве счастье ярко не сиялоВ восторгах сквозь года и города?!Ты вспомни переполненные залы,И всех оваций грозные обвалы,И нас на сцене: рядом, как всегда!

В сердцах везде для нас, как по награде,Всходило по горячему ростку.Ты помнишь, что творилось в Ленинграде?А в Киеве? А в Минске? А в Баку?

Порой за два квартала до дверейБилетик лишний спрашивала публика.Ты вспомни: всюду, каждая республикаВстречала нас как близких и друзей!

И если все цветы, что столько летВручали нам восторженные руки,Собрать в один, то вышел бы букет,И хвастовства тут абсолютно нет,Наверно, от Москвы и до Калуги!

Горит над Истрой розовый закат,Хмелеют ветки в соловьином звоне…Давай-ка, Галя, сядем на балконеВдохнуть цветочно-хвойный аромат…

Про соловьев давно уже, увы,Не пишут. Мол, банально и несложно.А вот поют под боком у Москвы,От звезд до околдованной травы,И ничего тут сделать невозможно!

Летят, взвиваясь, трели над рекой,Они прекрасны, как цветы и дети.Так сядь поближе, и давай с тобойПрипомним все хорошее на свете…

В душе твоей вся доброта вселенной.Вот хочешь, я начну тебя хвалитьИ качества такие приводить,Какие, ну, — хоть в рамку и на стену!

Во-первых, ты сердечная жена,А во-вторых, артистка настоящая,Хозяйка, в-третьих, самая блестящая,Такая, что из тысячи одна.

Постой! И я не все еще сказал,В-четвертых, ты, как пчелка-хлопотунья,А в-пятых, ты ужасная ворчуньяИ самый грозный в доме генерал!

Смеешься? Верно. Я это шучу,Шучу насчет ворчушки-генерала.А в остальном же не шучу нимало,Все правильно. Лукавить не хочу.

Но не гордись. Я зря не восхваляю.Тут есть одно таинственное «но»:Я свой престиж тем самым подымаю,Ведь я же превосходно понимаю,Что все это мое давным-давно.

Закат, неся еще полдневный жар,Сполз прямо к речке, медленный и важный,И вдруг, нырнув, с шипеньем поднял пар,А может быть, туман, густой и влажный…

Не знаю я, какой отмерян срокДо тех краев, где песнь не раздается,Но за спиною множество дорог,И трудных, и сияющих, как солнце.

И наши дни не тлеют, а горят.Когда ж мигнет нам вечер глазом синим,То пусть же будет и у нас закатТаким же золотым и соловьиным.

Но мы не на последнем рубеже,И повоюем, и послужим людям.Долой глаголы «было» и «уже»,Да здравствуют слова: «еще» и «будем»!

И нынче я все то, чем дорожу,Дарю тебе в строках стихотворений.И, словно рыцарь, на одном коленеСвой скромный труд тебе преподношу!

И в сердце столько радужного света,Что впору никогда не умирать!Ну что ты плачешь, глупая, ведь это,Наверно, счастьем надо называть…

Годовщина

Перед гранитной стелою стою,Где высечена надпись о тебе.Где ты сейчас — в аду или в раю?И что теперь я знаю о тебе?

Сейчас ты за таинственной чертой,Которую живым не пересечь,Где нынче вечно-тягостный покойИ не звучит ни музыка, ни речь.

Уж ровно год, как над тобой — трава,Но я, как прежде, верить не хочу.Прошу, скажи, ты слышишь ли слова,Что я тебе в отчаянье шепчу?!

Стою, как возле Вечного огня.Уж ровно год нас мука развела.Как ты его, Рябинка, провелаТам, в холоде и мраке, без меня?

Но я приду и вновь приму, любя,То, что когда-то было мне дано,Ведь все, что там осталось от тебя,Другим уже не нужно все равно.

А ждать нетрудно. В это верю я,Какой там год суровый ни придет —С тобой там мама рядышком моя,Она всегда прикроет, сбережет…

Нам вроде даже в числах повезло,Ведь что ни говори, а именины.Апрель. Двадцать девятое число.Сегодня именинницы Галины.

Ты нынче там, в холодной тишине.И не помочь, хоть бейся, хоть кричи!А как ты птиц любила по веснеИ яркие рассветные лучи!

На даче, в нашем сказочном раю,По-прежнему под шумный перезвонОни все прилетают на балконИ ждут хозяйку добрую свою.

Перед гранитной стелою стою,Прости мне все, как я тебе прощу.Где ты сейчас — в аду или в раю?А впрочем, я надежды не таю,Мы встретимся. Я всюду отыщу!

Стихи о тебе

Галине Валентиновне Асадовой

Сквозь звездный звон, сквозь истины   и ложь,Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерьМне кажется, что ты еще придешьИ тихо-тихо постучишься в дверь…

На нашем, на знакомом этаже,Где ты навек впечаталась в рассвет,Где ты живешь и не живешь ужеИ где, как песня, ты и есть, и нет…

А то вдруг мниться начинает мне,Что телефон однажды позвонит,И голос твой, как в нереальном сне,Встряхнув, всю душу разом опалит!

И если ты вдруг вступишь на порог,Клянусь, что ты любою можешь быть!Я жду! Ни саван, ни суровый рокИ никакой ни ужас и ни шокМеня уже не смогут устрашить.

Да есть ли в жизни что-нибудь страшнейИ что-нибудь чудовищнее в мире,Чем средь знакомых книжек и вещей,Застыв душой, без близких и друзей,Бродить ночами по пустой квартире?!

Но самая мучительная теньЛегла на целый мир без сожаленьяВ тот календарный первый летний день,В тот памятный — день твоего рожденья…

Да, в этот день, ты помнишь, каждый годВ застолье шумном с искренней любовьюТвой самый-самый преданный народПил вдохновенно за твое здоровье.

И вдруг — обрыв! Как ужас! Как провал!И ты уже — иная, неземная…Как я сумел? Как выжил? Устоял?Я и теперь никак не понимаю!!!

И мог ли я представить хоть на миг,Что будет он безудержно-жестоким,Твой день. Холодным, жутко-одиноким,Почти как ужас, как безмолвный крик!

Что вместо тостов, праздника и счастья,Где все добры, хмельны и хороши,Холодное дождливое ненастье…И в доме тихо-тихо… Ни души.

И все, кто поздравляли и шутили,Бурля, как полноводная река,Вдруг как бы растворились, позабыли,Ни звука… Ни визита… Ни звонка…

Однако было все же исключенье:Звонок. Приятель. Сквозь холодный мракНет, не зашел, а вспомнил о рожденьеИ — с облегченьем — трубку на рычаг.

И снова мрак когтит, как злая птица,А боль — не шевельнуться… Не вздохнуть!И чем шагами мерить эту жуть,Уж лучше б сразу к черту провалиться.

Луна, как бы шагнув из-за угла,Глядит сквозь стекла с невеселой думкой,Как человек, ссутулясь у стола,Дрожа губами, чокается с рюмкой.

Да, было так. Хоть вой, хоть не дыши!Твой образ… без телесности и речи…И никого: ни звука, ни души…Лишь ты, да я, да боль нечеловечья.

И снова дождь колючею стеной,Как будто бы безжалостно штрихуяВсе, чем живу я в мире, что люблю я,И все, что было исстари со мной.

Ты помнишь ли: в былом — за залом зал!Аншлаги! Мир, заваленный цветами!А в центре — мы! И счастье рядом с нами,И бьющий ввысь восторженный накал!

А что еще? Да все на свете было!Мы бурно жили, споря и любя…И все ж признайся, ты меня любилаНе так, как я — стосердно и стокрыло,Не так, как я — без памяти — тебя!

Но вот и ночь и грозовая дрожьУшли, у грома растворяясь в пасти,Смешав в клубок и истину, и ложь,Победы, боль, страдания и счастье.

А, впрочем, что я, право, говорю?Куда к чертям исчезнут эти муки?!Твой голос… и лицо твое… и руки!Стократ горя, я век не отгорю.

И пусть летят за днями дни вослед,Им не избыть того, что вечно живо —Всех тридцать шесть невероятных летМучительно и яростно-счастливых!

Когда в ночи позванивает дождь,Сквозь песни встреч и сквозь ветра потерьМне кажется, что ты еще придешьИ тихо-тихо постучишься в дверь…

Не знаю, что разрушим, что найдем,И что прощу, и что я не прощу,Но знаю, что назад не отпущу!Иль вместе здесь. Или — туда вдвоем.

Но Мефистофель в стенке за стекломКак будто ожил в облике чугунномИ, глянув вниз темно и многодумно,Чуть усмехнулся тонкогубым ртом:

«Пойми, коль чудо даже и случится,Я все ж скажу, печали не тая,Что если в дверь она и постучится,То кто, скажи мне, сможет поручиться,Что дверь та будет именно твоя?..»

Примечания