Читать интересную книгу ЦРУ против СССР - Николай Яковлев

Солженицын по духу своему родствен с этим лакеем. В час великой опасности для Родины, в годы войны, он поносит действия Верховного Главнокомандования. За это по законам военного времени устраняется из армии и подвергается наказанию. По отношению к тем, кто с оружием в руках приходил завоевывать наш народ, неся смерть и разрушения, он остался неискоренимым пособником в самом его гнусном смысле.

По Смердякову, он разглагольствует о годе 1812-м: «Простая истина, но ее надо выстрадать: благословенны не победы в войнах, а поражения в них!… Мы настолько привыкли гордиться нашей победой над Наполеоном, что упускаем: именно благодаря ей освобождение крестьян не произошло на полстолетия раньше, именно благодаря ей укрепившийся трон разбил декабристов (французская же оккупация не была для России реальностью)». Оставим стороне ложную причинно-следственную связь – известно, например, что декабристами возвращались из похода на Сену, а обратим внимание на другое: разве не звучит здесь лакейский голос Смердякова?

Этот лакей никак не может успокоиться из-за того, что бесчисленные походы на Россию терпели крах. Почему история сложилась так, а не иначе, вопрошает Солженицын: «Настолько все впитали и усвоили: «важен результат». Откуда это к нам пришло? Сперва от славы наших знамен и так называемой «чести нашей родины». Мы душили, секли и резали всех наших соседей, расширялись – и в отечестве утверждалось: важен результат».

Вдумаемся в смысл сказанного. Русский народ на протяжении многовековой истории не раз спасал человечество от тех, кто стремился установить гегемонию над тогдашним цивилизованным миром. Через Русь не прорубились в Европу орды Чингисхана и Батыя, Россия сокрушила Оттоманскую империю, в России был разгромлен Карл XII, в России нашла гибель «великая армия» Наполеона. Разве русские ходили «к соседям»? Разве не они ценой громадных усилий, крови и жертв отражали нашествия иноземцев? Им пришлось драться за свою свободу и за свободу других народов. Если бы бесчисленные поколения наших предков стойко и мужественно, с оружием в руках не стояли на страже родных рубежей, русские давным-давно исчезли бы как народ.

На стиле Солженицына определенно сказалось влияние языка и синтаксиса русского писателя С. Н. Сергеева-Ценского, у которого его подражателю полезно было бы позаимствовать не только манеру изложения, словосочетания, но и взгляд на историю России. Описывая Крымскую войну, когда «соседи» – французы и англичане – пришли за тысячи, верст воевать с Россией, Сергеев-Ценский в свойственной; ему рассудительной манере заметил: «Легенды ли, песни ли, предания ли, которые передаются от старых солдат молодым из поколения в поколение, внушили им веру в свою непобедимость… такую уверенность солдатской голове давали ноги, которые вышагивали в походах маршруты в тысячи верст, пока приходили к границам русской земли. Ведь солдаты русские были сами людьми деревни, они знали, что такое земля, с кем бы ни довелось за нее драться, и без особых разъяснений ротных командиров могли понять, что такую уйму земли, как в России, могли добыть в бою только войска, которые непобедимы. География учила их истории и вере в себя, и на Инкерманские высоты поднялись они как хозяева выгнать непрошеных гостей» [200].

Вся книга Солженицына «Август четырнадцатого» пронизала смердяковской тоской, что «умная нация» (немецкая) не покорила нацию «весьма глупую». Именно под этим углом зрения и описываются действия русских и германских войск в Восточной Пруссии в августе 1914 года.

Польский публицист Е. Романовский в подробном разборе книги подчеркнул именно лакейскую угодливость Солженицына перед германским милитаризмом. Отозвавшись с величайшим возмущением о восхвалении в книге кайзеровской будто бы всегда победоносной военной машины, Е. Романовский писал: «Далеко не все обстояло так стройно, как сообщает окаменевший от восторга автор, бухнувшийся на колени перед немецкими милитаристами. Писать в этой позе куда как неудобно, да и ракурс взгляда не тот, во всяком случае, искажается в сторону преувеличения созерцаемый предмет… (у автора), ослепленного глянцем сапог немецких генералов». Но поза-то, поза-то, только и уместная для лакея Смердякова.

Славянин, польский публицист, гневно восклицает: «Предав забвению историю, автор переворачивает все вверх ногами, а то, что он написал, точно соответствует шовинистическим выступлениям, прославляющим битву под Танненбергом во времена фашистской Германии… Страшно и кощунственно звучат слова Солженицына. Услышали бы их польские и советские солдаты, которые лежат в этой земле и которые отдали жизнь за то, чтобы никогда не возродился «Дранг нах остен!». На страницах своей книги Солженицын пытается перевоевать минувшие войны» [201].

Смердяковщина – часть проклятого прошлого царской России, сметенного Великим Октябрем. То, что преподносится Солженицыным как новейшее открытие, как плод его «глубоких» размышлений, на деле перепевы дней, давным-давно минувших. Он возрождает взгляды тех реакционных сил дореволюционной России, которые многие годы стремились подчинить великую страну Германии. Крупнейший русский полководец первой мировой войны А. А. Брусилов вспоминал: «Немец, внешний и внутренний, был у нас всесилен… В Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценой каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая демонстративно в то время плевала на нас. Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России? Очевидно, что никакая или скорее отрицательная» [202].

Об этом знают и помнят все те, кто любит русскую историю и кровными узами связан с русским народом. Не случайно в обширной статье «Воинствующий мракобес» об «Августе четырнадцатого» в болгарской газете «Отечествен фронт» Н. Павлов сделал особый акцент на том, что Солженицын выступает апологетом германского милитаризма. «Прискорбная тенденция автора восхвалять и воспевать все, что относилось к кайзеровской Германии, – писал Н. Павлов, – общеизвестна… Гальванизировав труп ненавистной славянам «русско-немецкой партии», стремившейся повергнуть великую страну к ногам германского империализма, Солженицын и пересказывает с величайшим удовольствием ее аргументацию» [203].

Солженицын неодинок в своих умозаключениях. Вот высказывание одного из духовных союзников: «Я пришел к твердому убеждению, что задачи, стоящие перед русским народом, могут быть разрешены в союзе и сотрудничестве с германским народом. Интересы русского народа всегда сочетались с интересами германского народа. Высшие достижения русского народа неразрывно связаны с теми периодами его истории, когда он связывал свою судьбу с Германией». Так разглагольствовал Власов в 1943 году в «Открытом письме» под красноречивым заголовком: «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом». Духовный союз с Власовым закономерен и объективен как для НТС, так и для Солженицына. Смердяков в надежде, что «умная» нация наведет в России порядок, желал уничтожения в ней всех солдат. Чтобы никто с оружием в руках не смел мешать учить уму-разуму «глупую» нацию. Такова и сокровенная мечта Солженицына. Прошлое неутешительно – русские били в пух и прах иноземцев, шедших на страну войной. Это отличительная черта русской истории. Оглянитесь в прошлое, вопит Солженицын, посмотрите, почему вы, русские, не подставили шею под иноземное ярмо. Вы же согрешили, вы не поняли истинной свободы, а «свобода – это САМОСТЕСНЕНИЕ! – самостеснение – ради других!… Аспектов самоограничения – международных, политических, культурных, национальных, социальных, партийных – тьма. Нам бы, русским, разобраться со своими. И показать пример широкой души».

Без большого промедления выясняется и «широта» солженицынской души – добровольно перестать быть великой державой. Нелепость? Конечно. Но Солженицын стоит на своем, объясняя с видом знатока: «военных необходимостей у нас вдесятеро меньше», нужно на «многие годы сильно сократить военную подготовку». Разоружение перспективно только при том условии, если обе стороны вступают на этот путь, к чему неустанно зовет Советский Союз. В наши дни общепризнано, что существует стратегический паритет между СССР и США, что, помимо прочего, определяет соотношение сил на международной арене. Солженицын же предлагает, чтобы военная мощь СССР составила бы 10 процентов от американской – это называется проявить «широту души»! Что же касается Соединенных Штатов, то им Солженицын отводит особую роль. Выступая 30 июня 1975 года перед трехтысячной аудиторией, собранной стараниями руководства АФТ-КПП в Вашингтоне, он говорил: «Бремя лежит на плечах Америки. Ход истории, хотите ли вы этого или нет, возложил на вас руководство миром». Привычка к плагиату, видимо, въелась Солженицыну в плоть и кровь. Не кто другой, как Трумэн, начиная «холодную войну» с ее бешеной гонкой вооружений в декабре 1945 года, учил американцев: «Хотим мы этого или не хотим, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром» [204]. В другой речи – 9 июля 1975 года в Нью-Йорке он настаивал: «Было время, когда Советский Союз не шел ни в какое сравнение с вами по атомному вооружению. Потом сравнялся, сравнялся. Потом, сейчас уже все признают, что начинает превосходить. Ну, может быть, сейчас коэффициент больше единицы. А потом будет два к одному… Идут тучи, надвигается ураган». Следовательно, вооружайтесь, вооружайтесь до зубов!