Но, как власть, задержу вас!
Староста привел нас на свое подворье, показал на сеновал под широким навесом:
«Там переночуете. Но не курить!»
Мы с Сергеем, так звали моего попутчика, видели, как из хаты чинно вышла
хозяйка — дородная низкорослая женщина. С чугуном в руках она проплыла в сарай,
где громко и нетерпеливо хрюкал поросенок. Затем, возвращаясь с огорода, мимо
прошла девушка — высокая, с тонкой талией и толстой косой, короной уложенной на
голове. Бросила на нас быстрый взгляд, скрылась за дверью избы. [169]
Вышел с пилой в руках хозяин, строго и сухо проговорил:
— Это вам. Чтоб не скучали и на молодых солдаток не заглядывались. Распилите,
словом, дровишки, а то ведь как это было? Кто не работает, тот не полопает! — И
указал на сухие бревна.
Значит, молодица — сноха, а сын хозяев, выходит, в армии. Невольно подумалось,
как-то живется ей у такого строгого свекра?
Едва взялись за пилу, а она тут как тут: «Давайте помогу!» Хозяин зло крикнул:
«Надийка!» Она, потупившись и покраснев, быстро ушла.
Пилили мы бревна до поздней ночи, а потом поели, разделив кусок старого
желтого сала и краюху черствого хлеба.
Усталые, забрались на сеновал, и там нас быстро убаюкал дурманящий запах
лесного сена.
Разбудило меня прикосновение к лицу и шепот, будто прилетел легкий ветерок:
«Проснитесь, хлопцы, проснитесь!» Я открыл глаза: да это же Надийка!
— Вставайте и собирайтесь быстрее! Бегите к Уборти!
— Что ты? Какая Уборть?
— Это наша речка так зовется. Туда, скорее! Иначе тятька вас в Лельчицы отвезет
на погибель. К реке, ребята! Я за вами следом.
Мы с Сергеем быстро спустились на низкий берег, где еще плавал туман. Надийка
бежала за нами с веслами.
— Направо, в лодку!
Надийка вставила весла в уключины. Я заметил, что она управляется с ними не
очень умело. Она и сама призналась:
— Я из Рубежа, соседнего хутора, а там реки нет...
Лодка вышла на быстрину, и нас закрутило. Сергей оказался таким же, как я,
«сухопутчиком». Взявшись за весла, он бестолково хлопал ими по воде, осыпая нас
ледяными брызгами. Лодка крутилась на месте. И тут раздался свирепый крик
старосты:
— А ну, возвращайтесь! Иначе — стреляю!
— Не бойтесь, хлопцы, — шептала перепуганная Надийка. — Нет у свекра ружья.
Это он, гадкий, на испуг берет.
— Вернитесь, последний раз прошу! [170]
— Не верьте ему! Это он награду хочет получить за вас.
И вдруг обрадованно сказала:
— Прыгайте, милые! Тут неглубоко...
Мы по горло окунулись в воду, нащупали ногами дно и двинулись к берегу. А на
том берегу ругался староста:
— Я тебя, подлюка, проучу! Все вожжи измочалю! Плыви, сука, еще лодку
утопишь!
Очень нам стало жаль молодую, несчастливую женщину. Что-то теперь с нею
станется?
За твердью берега сразу же началось нескончаемое болото, которое нам пришлось
переходить целый день.
Смеркалось, когда мы услышали далекий лай собак. Направились в ту сторону.
Ночью вошли в селение. На улицах было безлюдно. Из-за палисадов иногда доносились
приглушенные голоса. Откуда-то неожиданно вывернулась мужская фигура. Вгляделись
— парень. Сергей поспешил спросить: что, мол, за деревня?
— Руднище. А вы, если спытаю, кто такие?
Я ускорил шаг. Сергей — за мной. За деревней нашли сухое место и там, мокрые и
голодные, заночевали...
Утром сюда, в болотное безбрежье, заросшее чахлым лесом, нагрянули с облавой
эсэсовцы и полицаи. Они были с овчарками. Нас спасли топи. Каратели палили из
автоматов по кустам, но прочесывать болото не решились.
Мы брели то по пояс, то окунались с головой в мутную торфяную жижу. Чтобы
хоть чуточку отдохнуть, ненадолго укрывались за кустами и снова шли, еле вытаскивая
ноги из илистого дна. Здесь на болоте мы с Сергеем потеряли друг друга. Я вновь был
один.
5
В апреле 1942 года мне удалось добраться до Приднепровья. Как ни старался,
нигде не мог узнать о положении на фронте. Где он и как после нашей победы под
Москвой?
Зато все чаще слышал о партизанах. И вот настал день, когда я их увидел. Но в
какой обстановке!
В погожий, но ветреный день я расположился на отдых близ сельца Николаевки,
неподалеку от Лоева, городка на Днепре. Минувшим летом мы вели огонь по занявшим
его фашистам. [171]
Солнце в затишье хорошо пригревало, и я задремал. И вдруг — выстрелы, крики,
топот по кустам. Прямо в упор — зрачок винтовки, клацнул затвор.
— Вставай, не шевелись! Руки вверх!
Не на шутку, признаться, перепугался. Кто ж передо мной? Высокий парень в
поношенном пиджаке и грубых охотничьих сапогах немигающими глазами оглядывал
меня с ног до головы. При этом говорил отрывисто и резко:
— Лапти, свитка, кашкет... Под кого замаскировался, полицай? Оружие,
спрашивают, где?
И замахнулся винтовкой.
— Погоди, Сенька, это успеется! — сказали сзади. Из кустов вышли двое его
товарищей. На груди у них перекрещивались пулеметные ленты. Они связали мои руки
жестким ремнем.
— Шагай вперед! Посмотрим, что за птица...
Остановились в густом лесочке, где под старым развесистым дубом сидело и
стояло около двадцати разномастно вооруженных людей. Меня подвели к человеку в
полувоенной одежде с перекинутым через плечо маузером.
— Захватили в кустах, товарищ командир. Убежал, видно, от своих дружков,
скрыться вздумал. Остальных шуцманов порешили до единого.
— Из полицаев? — спросил командир. — Садись, рассказывай, куда и зачем
ехали?
Сомнений, что попал к партизанам, у меня больше не было, и я рассказал коротко
о себе.
— Ишь как заливает!—усмехнулся сидевший неподалеку парень, тот, что
наткнулся на меня. — Маскируется. Под бедных подыгрывает. Небось задание важное
имеет. Признавайся, куда оружие девал?
— Не кипятись, Семен. Я допрашиваю, — строго заметил командир. —
Рязанский, значит, говоришь? Что ж, проверим. — И снова обратился к Семену: — А
ну, поищи-ка нашего «особого», Печалина.
Через несколько минут появился плотный чернявый парень с худощавым лицом и
заметной полоской шрама у рта. Козырнул командиру, щелкнул каблуками. Я подумал:
«Из военных, наверно».
— Вот, Володя, земляком твоим называется. Разберись, как можешь, — и
командир что-то шепнул Печалину. [172]
Печалин отвел меня в сторону. Уселись на пеньки. Он спросил:
— Так ты что, из Рязани, говоришь?
Я ответил, что из-под Рязани.
— Перечисли все станции по железной дороге от своей и до Рязани.
Перечислил все до единой. Мой следователь задумался, потом спросил:
— Значит, Старожилово, говоришь? Это верно, есть такое. А чем, скажи, там
занимаются?
Этот вопрос меня озадачил. Что ж сказать? Мол, растят урожаи на полях. Где у нас
хлеб не выращивается... Вдруг вспомнил, что когда-то мой отец работал в Старожилове,
еще в волисполкоме. Он рассказывал, какие там знаменитые конные заводы. Может, о
них надо сказать?
— Заводы там, конные. С дореволюционных времен...
— Так, так, — поддержал Печалин, как-то сразу оживившись. — Теперь, брат,
спрошу по истории. Скажи про Старую Рязань. Где она?
Ответил после некоторых раздумий и не совсем уверенно:
— Кажется, где-то под Спасском.
— Да не кажется, а так оно и есть. Я сам оттуда. Спасский. Ну что ж, здорово,
земляк!
Печалин обнял меня и произнес с волнением:
— А ведь, знаешь, мне приказано было...—но спохватился: — А-а, не надо об
этом. Пойдем ближе к ребятам и потолкуем, браток!
Надолго затянулась наша беседа. У нас с Володей Печалиным оказались сходными
судьбы. Только шли к партизанам разными дорогами.