Бог есть любовь, помнишь? — торжественно сказал Гарибальд фразу, от которой ржал, как жеребец. Пришлось поверить на слово герцогу вендов. Он сказал, что она должна помочь, когда епископ выйдет из себя.
— Чего??? — Арнульф упал в кресло и захлопал глазами в изумлении. — Ты сам понял, что сказал сейчас, несчастный язычник?
— Бог есть любовь, святой отец, — почтительно ответил Гарибальд, удивляясь про себя чудодейственной силе дурацкой фразы.
— Ты святого апостола Иоанна поминаешь? — епископ не находил слов. — Да ты откуда эти слова знаешь?
— Проповедник ко мне заходил как-то, и заронил сомнения в душе моей, святой отец, — сказал герцог, внимательно разглядывая грязные ногти на руках. — Останови эту войну, епископ. Тысячи людей в живых останутся. И воздастся тебе за это и на этом свете, и на том.
— Да что ты такое несешь, герцог? — придушенным голосом спросил Арнульф. — Ты в Христа уверовал, что ли?
— Пока нет, — честно признался герцог. — Но уже подумываю об этом. Народ мой погряз в заблуждениях, дикий у меня народ, сам знаешь.
— Дикий, да..., — епископ был ошарашен. И тут герцог его добил.
— А скажи мне, святой отец, если король Хлотарь в той войне победит, каково в Галлии знатным людям будет? Не станет ли тут как при королеве Брунгильде? Хлотарь до того силен будет, что на вас и внимания не обратит больше. Вы не герцогами станете, а его лейдами, что у него с руки едят. Получается, побьют его — плохо, и победит он — тоже плохо. А вот святая церковь выиграть может, и немало.
— Переходи к делу, — нетерпеливо отмахнулся Арнульф, который политиком был многоопытным, и мощный заход оценил. Не ожидал такого от неотесанной деревенщины. Епископ уже пришел в обычное состояние и был настороже. Ишь, ты! Священным писанием его умасливают, королем запугивают...
— Пущу твоих проповедников в свои земли, и строго-настрого убивать их запрещу, — выложил козырь герцог.
— Епископа пришлю в Ратисбону, а ты на свои деньги церковь построишь! — начал торг Арнульф. — И идолов поганых из города удалишь в леса.
— Не выйдет, — покачал головой Гарибальд. — Меня на копья взденут, а твоего епископа прямо в церкви сожгут. Проповедников пущу и пятьсот солидов дам. Новую базилику в Меце на эти деньги построишь.
— Две тысячи, — парировал епископ, — и монастырь в Баварии позволишь поставить.
— Тысяча солидов и монастырь в горах, в пустошах. По рукам?
— По рукам, — после некоторых раздумий сказал Арнульф.
— У меня столько золота нет, — признался Гарибальд. — Я с тобой солью расплачусь.
— Ах ты ж..., — Арнульф задохнулся от возмущения. Он понял все и сразу. — Так ты с вендами снюхался! Полторы тысячи солидов и ни солидом меньше! Возьму солью по новгородским ценам. И дружку своему, Самославу, передай, что за эти деньги он себе год купил. Больше я короля не удержу, я не всесилен, знаешь ли.
* * *
Месяцем позже. Вилла Клиппиакум. Недалеко от Парижа. Нейстрия.
Старая римская вилла была одной из немногих, где сохранился и работал теплый пол, устроенный в незапамятные времена хитроумным римским мастером. Гипокауст, так он назывался. Большая печь, что стояла в подвале, подавала горячий воздух по многочисленным каналам, разогревая плиты пола и позволяя теплу проникать в жилые помещения через отверстия в нем. Даже в те благословенные времена никто не мог себе позволить отапливать так всю виллу, а потому в тех помещениях, где пол был холодным, стояли привычные очаги и печи. Там жила прислуга, там лежали припасы, там же лежала и казна короля. Обычный одноэтажный дом под черепичной крышей, с внутренним двором — атриумом (их могло быть несколько), и комнатами, которые в этот двор выходят. Только это был очень большой одноэтажный дом, и там даже проходили церковные соборы, вмещая по четыре десятка епископов.
Вилла была окружена густым лесом, в котором было строжайше запрещено охотиться всем, кроме самого короля. За этим следили егеря и ловчие, и горе тому бедолаге, кто убьет зверя в запретной чаще. Могли и повесить. Хлотарь был страстным охотником, как и его отец Хильперик, и как его дед Хлотарь I, и прадед Хлодвиг Великий. Все они были воинами, и выходили на зверя с копьем, как воинам и подобает. Расстреливать беззащитных оленей для них было унизительно. Ведь только та добыча почетна, что может убить тебя сама. Медведь, кабан, тур. Но не олень! Олень— это еда, как корова или коза. Это не добыча для короля.
Огромное имение, которое кормило самого Хлотаря и его свиту, населяли сотни семей литов и рабов. Короли — Меровинги не сидели на месте. Весь их огромный двор кочевал по стране, объедая и опивая несчастных подданных. Целая сеть королевских вилл, разбросанных по всей Галлии и бывшей римской Германии, давали кров свите короля. Так их величества правили страной, так они правили суд, так они держали руку на пульсе той гигантской территории, что досталась им от воинственных предков. Они кочевали, словно незнакомые тут пока цыгане, не задерживаясь надолго на одном месте. И только вилла Клиппиакум была любимой королем Хлотарем, и только здесь он проводил долгие зимние месяцы, когда дороги заметало снегом.
Король, разгоряченный после охоты, пировал с герцогами Нейстрии. Огромный кабан, которого егеря загнали с собаками под его копье, был уже зажарен. Дымящееся мясо лежало на огромных серебряных блюдах, которые достали по такому случаю из казны. Кубки, впрочем, были оловянными или резаными из дерева. Местный казначей, юркий мужичок из грамотных римлян, герцогам не доверял, и имел для этого все основания.
Неотесанные горластые мужланы, то есть благородные франки из знатных родов, были уже изрядно навеселе. Вина, меды и настойки поглощались ими в неописуемых количествах, опустошая подвалы королевского дворца. Напоить полтора десятка франков было титанической задачей, и служанки метались между столом и подвалом, принося кувшин за кувшином. Его величество не отставал от своих герцогов, вливая в себя один кубок за другим.
Дворцовый граф, управляющий немалым хозяйством виллы, склонился к его уху. На лице короля появилась озабоченность, и он встал из-за стола, пройдя в соседние покои.
— Ваше преосвященство, — склонил голову король, получая благословение от того, кого сам и назначил когда-то епископом. — Что привело вас в такую даль?
— Дела государства, мой король, дела государства, — заявил Арнульф. — Молился я и было мне дано откровение, что начатая в этом году война будет пагубна для страны. Ибо в ней погибнет король. Глупая смерть, от случайной стрелы, пущенной рукой язычника. И воцарится смута в королевстве франков, и прольются реки крови! И вновь придет сюда голод, чума и