113. Но нам время изложить чудо, случившееся на острове Сардиния с одним из местных жителей, и усладить слух боголюбцев. Каково оно, страшно и слышать, потому что вместе с чудесным заключает в себе и устрашающее. Был на острове один муж, всегда любивший и чтивший писания великого и между прочими высоко ценивший [песнопения], составленные им на Святую Четыредесятницу, обыкновенно называемые трипеснцами. Однажды у него мимоходом остановились монахи, чтобы провести дни поста; это были ученики известного Григория Сиракузского[482]. Обладая безрассудным умом и исполненные гордости в сердцах, они начали порицать творения святого, называя их грубыми и составленными не по правилам искусства. Увлеченный, не знаю как, ими, приютивший их скоро изменяется и принимает их мнение, перестав чтить, как прежде, и петь их на утренних славословиях, как было в его обычае. И когда он стал таким, является ему ночью отец, высокий ростом, каким он некогда и был, бледно-желтый лицом и лишенный волос на голове; а за ним следовало несколько других, держа в руках розги, коих и один вид был страшным и совершенно невыносимым зрелищем. Им он приказал немедленно совершить то, что ему было угодно, и бить розгами столь податливого и нетвердого в своих мнениях. И когда его еще били, предстоявший отец воскликнул: «Зачем ты, неверный, отверг и вменил ни во что мои творения, однако незадолго пред тем любивший и чтивший их? Если не что-нибудь другое, то по крайней мере ты должен был сам по себе понять то, что церкви Божии не приняли бы их и не передавали бы одна другой, если бы не признавали их пользы. Ибо не пышность речи и не [искусственная] отделка выражений обыкновенно сокрушают сердце, а смиренное слово, составленное для пользы и во всех отношениях здравое; будучи, по моему мнению, выше всякой учености, оно представляется мне достойным всякой похвалы и кажется гораздо более почтенным, чем то, которое отделано и увеселяет один лишь слух». А после того как он таким образом был достаточно бит и поплатился таким наказанием за перемену к худшему, уже наступил день. [Col. 217] Чувствуя себя плохо и страдая от боли, он вскочил с постели с сердцем, потрясенным от страха, и с телом, вспухшим от ран. Тотчас он показал их всем и с сильным волнением рассказал о случившемся с ним, осыпая немалыми ругательствами тех развратителей, по вине коих он потерпел это, и изгоняя их возможно скорее из дома. И желая умилостивить отца, он с того времени еще больше, чем прежде, утвердился в вере в него, достойно любя творения великого, оказывая им невыразимую честь и [тем самым] действительно врачуя душу.
114. Но так как я вижу, что мое слово хочет вспомнить и о других чудесах, то я предложу возможно более сжатое и краткое повествование о них, чтобы слово не задерживалось на них долее. И первым пусть придет на память тот бесноватый и скоро получивший исцеление, которому доставили избавление от этого недуга приход ко гробу и ночное видение отца, ибо он впоследствии оказался здравомыслящим и владеющим собой. После этого пусть будет речь о вкусившем отравленную пищу, который, мучась от боли во всех внутренностях и уже готовясь умереть от мучений, трижды влил себе в рот елей от гробницы, затем изблевал тот гибельный яд и стал совершенно здоровым и невредимым. Другой, страдавший подобными болями в желудке, нашел себе не медленное и недостаточное врачевство от какой-либо тяжкой болезни, нет, а более скорое, чем прочие, и превышавшее всякую надежду; именно, только взглянув на икону отца и призвав его имя, он тотчас избавился от мук и выглядел опять здоровым. Но в сравнении с ними, как мне кажется, нисколько не ниже по быстроте исцеления [тот случай, когда некто] после пития того же святого елея и призвания Божественного имени избавился от каменной болезни. Между прочими пусть придет мне на память еще одержимый болезнью страха и боявшийся всего вследствие неразумного страха, который, помазав себе елеем все тело и недолго посидевши при гробе, избавился от этой тяжкой болезни и проявлял смелость во всем. И зачем мне перечислять все? На основании сказанного можно судить и о всем том, что опущено, и уразуметь благодать подающего, так что, оставляя это сведущим, ибо многие уже знают об этом, я обращу свое слово к иному, о чем следует по порядку повествовать.
115. Итак, после того как преподобный, как сказано, долгое время обращался в Птелейской местности, он, выйдя оттуда, приходит в Пруссу. Узнав о его прибытии, монахи, жившие на Олимпе, собрались все вместе, желая видеть его лицо и послушать его голос, изрекавший прекрасное, [Col. 220] ибо он был для них мужем, издавна желанным во всех отношениях и приятнейшим. Побеседовав, о чем надлежало, со всеми ними и отдав как мог долг любви, он, оставив Пруссу, отправляется по дороге к Халкидону, чтобы видеться с известным Феоктистом, который прежде был почтен званием магистра, а теперь принял монашеское житие под его учительством и пастырством. Он немало был порадован, видя такую добродетель его и такую правую жизнь.
Жизнь после возвращения из изгнания
116. Затем он посещает патриарха, разумею Никифора, сподвижника и друга, жившего в своем монастыре, который находился близ пролива[483]. Почитая встречу с ним высочайшим наслаждением, он всецело прилепляется к нему, выражая неизреченными словами свое расположение к нему и вознаграждая прежнее разделение настоящим соединением. Достаточно насладившись желаемым, он хотел посетить и прочих, чтобы сеять добродетель; и пока оставив его, вопреки его желанию, на короткое время, он приходит в так называемые Крискентиевы места. Здесь собралось к нему много монахов и мирян, и он занят был тем, что каждому подавал полезное и обращал к ним свою речь, обильно изливающую Божественное.
117. В то время вместе со всеми ними пришел к великому и славный Петр[484], несравненный по добродетели, чтобы побеседовать с ним о многом, а также о тех, которые распространяли о [Петре] худую молву, порицая его жизнь и понося его деяния. Ибо были такие, которые злословили этого мужа за то, что он вел высокую жизнь и явил немало знамений. Спросив его отдельно по каждому из пунктов [обвинения] и найдя, что он во всем мыслит правильно и еще более выдается добродетелью, благодаря которой и получил благодать, отец говорит ему: «Послушайся меня, измени немного этот странный образ жизни и [откажись] от совершенного невкушения [хлеба и вина]; лучше избери подобный другим образ жизни, который соединяет с полезным и удобное; употребляй в пищу наравне со всеми хлеб, иногда вино и прочие яства, сколько следует, чтобы казаться вкушающим их, легко избежать тщеславия воздержанием от пищи, заставить молчать злословящих твою жизнь и самому ни в чем не быть уловленным. Кроме того, так как ты между прочим имеешь обычай еще ходить босым, то, по моему мнению, это вовсе не нужное дело, потому что лучше обувать ноги и сохранять их невредимыми в зимнее время». Такой полезный совет он дал ему, а тем, в свою очередь, которые клеветали на него, сделал увещание в надлежащих словах, чтобы они не хулили такого мужа и не навлекали на себя осуждения, замышляя что-либо против него, а лучше бы – хвалили и изумлялись по справедливости столь великим деяниям его.
118. [Col. 221] Когда он встретился с избранным из епископов, тогда сообща друг с другом и вместе с патриархом составляют совещание и решаются отправиться к держащему скипетр и доложить о своих просьбах, именно о том, чтобы им были возвращены их церкви и владеющие ими еретики изгнаны. Лично излагая все императору, как они насильственно были изгнаны предшествовавшим императором и как бесстыдно оскорблялись божественные иконы, коих почитание ведется исстари, излагая кроме этого и другое, что требовалось, ясно и обстоятельно, они, не ведая того, говорили глухому и держали свои речи перед неразумным. Ибо он, будучи до этого времени совершенно несведущим в Божественном слове, был неспособен ни понимать, что они говорили, ни даже мало-мальски внимать им. И в самом деле, как [мог понять] ни сам по себе не знавший ничего лучшего, ни другим не наученный? Поэтому на длинную речь отцов, говоривших о вере, он, неразумный, ответил им только следующее: «Хотя и хороши ваши слова, но неприемлемы для меня, который доныне не чтил иконы и не поклонялся им. Поэтому мне следует оставаться таким, каким был, а вам также оставаться при своем и следовать своему учению, ибо никому из вас я не возбраню поступать так. Впрочем, я отнюдь не хочу, чтобы вы воздвигали икону в столице, но вдали от нее и вне, где пожелаете». После этого отцы, убедившись в его неразумии, тотчас удалились из Византия; преподобный возвратился в Крискентиевы места и там проходил с учениками поприще аскетической жизни.
119. Между тем немного спустя известный Фома поднимает восстание против ромеев[485], завоевывая и опустошая все, чтобы захватить себе власть. Из боязни быть плененными вне столицы все устремились сюда, одни добровольно, другие побуждаемые иными. Тогда вместе со всеми пришел в нее и божественный отец и пребывал в ней до тех пор, пока не окончилось возникшее восстание и разделение власти. Но когда войска Фомы были разбиты и тот попал в плен к императору, он опять выходит из столицы и не возвращается в Крискентиевы места, а избирает местом жительства полуостров св. Трифона подле Акрита[486]. Отсюда он часто посещал патриарха, беседовал с ним о потребностях времени и больше и больше укреплял любовь, равно как тот отвечал на любовь подобным же и во многом проявлял свое душевное расположение к нему.