и исчез.
Техники равнодушно возились с кабелями, как навал Ван Геори эти трубы для электрической стихии. Кир подошел к краю бассейна, оглянулся на них, но те даже не повернулись: чего они не видели? Небось каждый из них по сотне раз уже ползал по дну этой воронки.
Пожав плечами, Кир присел и, придерживаясь руками за пол, отпрыгнул вглубь впадины, туда, где можно было опереться ступнями на идеально неподходящее для человеческих ног дно. Получилось неловко, и ему пришлось быстро просеменить до самой середины бассейна.
«Если строители пирамид сооружали их специально для людей, то какого хрена они такие неудобные? Могли бы ступеньки вырубить или какой-нибудь трап соорудить», – подумалось Киру. Тем не менее он замер, внезапно осознав, что находится в самом настоящем центре мира. Именно из этой точки расходится могущество Рэя и даже выше: от этого места зависит сама судьба Рэя. В голову лезли дурацкие мысли, может, так и было задумано, чтобы бестолковый человек не топтался в раздумьях, а сразу же шагал к самому центру.
Оглянулся на техников – оказывается, со дна впадины их практически не видно, только иногда мелькает макушка одного из них. Вот и она сдвинулась, исчезла, и Кир ощутил себя в абсолютном одиночестве. Не к месту подумалось: «Хорошо, мама не видит».
Делать нечего, сел в самой сердцевине, скрестив ноги, как это делали обитатели одного отдаленного баронства, по слухам, последними прибывшие на Гелу в легендарном прошлом, еще до Темных веков.
Удивительно, но, оказавшись на самом дне, успокоился. Да и чего волноваться? Рэем не станешь, а если и обратишься вдруг, тоже неплохо – будешь сам эксперименты над Ван Геори ставить.
Кир сосредоточился, начал вспоминать исходные условия, которые использовал в последний, условно успешный раз. Потихонечку перешел на логику связей и попытался замкнуть модель первой итерацией вычислений. Собственно, вычислениями это было сложно назвать, вся логика основывалась на коротких векторах с целочисленными параметрами. Тем более что мозг живого человека – это вам не пневматический вычислитель на азоте высотой с пятиэтажный дом, а потому и размерности, и количество выбранных для модели элементов были до невозможности скромными – лишь бы краевые эффекты на первом же цикле не исказили результаты.
Когда это случилось, Кир внутренне сжался замерев, он помнил, как легко все разрушалось, стоило отвлечься, подумать о чем-нибудь. На удивление, контакт длился и длился – секунда, другая, третья. А потом все изменилось.
Он был большой и сильный, он был не один, но его собственный разум мешал ему. Тот, кем он стал, не человек, и Кир не в состоянии до конца слиться в единое существо: разные языки, разное восприятие реальности, разное мышление. Хотя ни о каком слиянии речи и не шло, просто они как бы обладали общей памятью – не образной или чувственной, а символической, языковой. Большой помнил все то же самое, что и Кир, и наоборот. Кир ощутил что-то напоминающее легкую досаду Большого, что-то похожее на призыв или желание ждать, и в следующее мгновение стал еще больше.
На этот раз это был человек. Новую личность, новую память звали Илья, а еще остался тот, имя которого они были не в силах разобрать. Ничего не распадалось, не прерывалось, не бежало в испуге. От себя не убежишь. Большое пыталось открыться, пыталось соединиться, но что-то не выходило, оставалось лишь чувство, будто он не хочет, чтобы все разрушилось, ждет чего-то.
Кир или Илья, неважно, ощутили, как Большое чего-то добилось, что-то получило, и в следующее мгновение они вспомнили: у нас есть язык людей, он беден и неразвит, но лучше пользоваться им, чем страдать от разделенного сознания. Еще миг – и они замерли от восторга, Большое подумало, человеческим языком подумало: «У нас есть еще один брат», а в следующую секунду они осознали, что обрели еще одно имя: Федор. Далекое ощущение узнавания метнулось от Кира и от Ильи, соединяясь с восторгом счастья встречи Федора и каким-то утробным ощущением самодовольства от Большого.
Каждая часть абстрактной памяти была полностью открыта, все, что существовало в ней как символическая абстракция – язык, было осознаваемо каждым, хотя и с поправкой на неизвестность языка Большого. Но при этом чувства, образы, восприятия: холодный камень под ногами Кира, бетонное крошево под мокасинами Ильи, мягкое кресло самолета под Федором, неясное жгучее тепло, греющее бок Большого, оставались их собственностью, оставались теми якорями, что позволяли каждому ощущать себя еще и как отдельное существо.
Каждый думал самостоятельно, но стоило мысли оформиться, стоило ей закрепиться в памяти, как она немедленно становилась памятью общей – общим богатством. Удивительно, но Кир воспринимал память землян, несмотря на то что до контакта, естественно, говорил на собственном, весьма отличном языке. Хотя чего удивительного, ведь языки были основой символьной абстрактной памяти и стали их общим достоянием сразу же. Лишь память Большого, равно открытая, из-за его языка оставалась непознанной. Ни Кир, ни Илья, ни Федор не могли понять его речь, хотя и ощущали, как тот страдает, с натугой переводя земное. Надо учиться! Они это отчетливо понимали. Надо! И у одного из них, а значит, теперь у всех, для этого было все: были символы чужого языка. Большой воспринял их довольной волной, они завертелись, замелькали, но мы остановили его: не так быстро. В отличие от него, у нас не было столько времени, наши тела жили своей жизнью, разбросанные по разным закоулкам Галактики. И именно тела были материальными носителями личностей, и именно о них надо было позаботиться.
Смутно ощущалось недовольство Большого, его нетерпение и даже презрение к необходимости возиться с такими хрупкими сущностями, но все перевешивало новое чувство – чувство счастья. Это было, как возвращение домой – вокруг родные, все тебе рады, все готовы помочь, и ты готов отдать, все, что можешь, ради них.
16
Рея была в бешенстве. Этот эль смог-таки удрать, когда казалось, что дело сделано. Настроение немного улучшилось, когда один из воинов доложил, что только что столкнулся с беглецом, который, очевидно, пытался воровать продовольствие.
Так, значит, оно ему нужно. Значит, он не может самостоятельно покинуть остров. Иначе зачем ему оно? Очевидно, он тут застрял, и хотя и может прыгать с места на место, но еда ему нужна. И кто его знает, что еще? Ведь когда воин наткнулся на эля, тот перемещался в обнимку с небольшим мешком, кажется, набитым головками сыра, от одной кучи вещей к другой.
Воин был допрошен с особой тщательностью.