(или как их там называют, пикси?) казались ей ужасно забавными. Ну, то есть с Тилли они уже не в первый день в походе, и Кейтилин точно знает, что на эту девочку можно положиться: она, конечно, невежливая абсолютно, да и помыться ей не мешает, но зато она очень добрая и смелая. Эх, Кейтилин бы такую смелость! А ещё Тилли фей видит. Это, конечно, очень полезно, хотя и странно немного: Кейтилин не могла вспомнить, чтобы хоть раз ей приходлось встречать людей, которые бы умели видеть прячущихся фей. Но зато какой полезный этот дар!
А Имбирь… что ж, Кейтилин почему-то казалось, что ему можно верить. Сложно сказать, почему — просто внутреннее чувство такое. Он милый, хороший, вежливый… возможно, плутоват слегка, но это же не повод бросать его одного в этом страшном лесу. Конечно же, он не выживет в одиночку, и странно, что Тилли этого не понимает. Ну, впрочем, она ко всем так относится, как к врагам. Вот и бедному Имбирю достается.
Все-таки госпожа тётушка правильно ей говорила, что надо слушать свое сердце. Сердце никогда не врёт, уж Кейтилин точно об этом знает. Вот ей показалось с самого начала, что Тилли добрая? Ну и вот, Кейтилин совсем не ошиблась на этот счёт. А теперь ей и Имбирь кажется добрым, и наверняка он таким и окажется.
А пока ей стоило бы разнять этих драчунов, а то ещё покусают друг друга, чего доброго. Это, конечно, будет очень смешно, но всё равно не здорово.
Кейтилин вздохнула; вокруг было тихо, пустынно и очень уютно. Никаких опасностей, никаких прячущихся злых фей за кустами — никого, только ветер, вечерние птицы, да ругающиеся Тилли с Имбирём.
Постепенно сгущались сумерки. Наступала пора разводить костёр.
* * *
Огонёк не находил себе места. Они потеряли около суток — подумать только, около суток! — просто на то, чтобы оклематься от последней битвы с фир-дарригами. Проклятые шутники! Огонёк ненавидел каждую из этих ухмыляющихся тварей, каждого морального урода с больным чувством юмора, которые смели издеваться над всеми — в том числе и над спригганами. Ох, и не следовало бы им этого делать! Никто не смел так нагло, так открыто оскорблять любимых детей Паучьего Короля: наоборот, все феи пытались подружиться с ними или хотя бы не вызывать раздражение у мрачных и сердитых колдунов леса. Кроме проклятых фир-дарригов, чтоб им было пусто.
Один из этих недоумков напоследок пошутил о влюблённости спригганов в человеческую внешность; большая, большая ошибка с его стороны, Огонёк теперь сделает всё, чтобы этот ублюдок больше никогда не смел смеяться над внешностью спригганов. Это правда, что люди вызывали у спригганов восторженный трепет: люди были для них воплощением идеала внешности, они обладали всем тем, что делает даже самого дурного из них потенциально красивым. У людей была гладкая кожа, круглые глаза, четкий контур рта и пышные волосы — не грива или редко растущая шерсть, а именно волосы. Иногда даже золотого цвета, подумать только! Единственные существа, которые точно так же могут похвастаться необыкновенным цветом волос, это феи; но не такие, как Огонёк и его братья, а те, которые водят хороводы в Сонной Роще и приходят людям в упоительных сладостных грезах. О-о-о, эти феи по-настоящему прекрасны! Но даже они лишь копируют внешность людей, добавляя к ней стрекозьи или бабочкины крылья, а также слабое свечение по всему телу. Ненужные излишества, бессмысленные и бесполезные: эти феи не летают на своих крыльях, как спрайты, и не освещают дорогу темной ночью своим телом, тогда зачем всё это нужно?..
Нет, люди всё-таки были лучше даже самой прекрасной из фей. Но, к сожалению, спригганы были так же далеки от людей, как жалкая лягушка — от парящего в небе орла… И совершенно не играет роли то, что лягушка может быть любимым творением Паучьего Короля, а орёл — глуп, бестолков и лишён колдовства, — какая разница, если всё равно орёл остаётся таким же прекрасным, а лягушка — уродливой и мерзкой?
И целые сутки, какое проклятье. За это время Огонёк с братьями могли бы нагнать проклятую девчонку и два раза снять с неё кожу живьём. А теперь они даже не представляют, куда она может уйти: Его Паучье Высочество не даёт никакой помощи своим детям, в чём он, конечно же, прав, и даже не намекнув ни на что, что могло бы натолкнуть их на верный путь. Может быть, проклятому Рифмачу… ну нет, это вряд ли. Фир-дарриги — не самые любимые из детей Короля, да и нет им нужды гоняться за этой девчонкой. Хотя они сильно обиделись на Огонька, и потому могли бы решить отнять у него жертву; фир-дарриги мстительны и никогда не упустят хорошей охоты. Ну и повода позлить своих старых соперников-спригганов.
Проклятые фир-дарриги. Чтоб весь их род перебило, чтоб их по одному закинуло по всему свету, чтоб табак в их трубке превратился в борщевик, чтобы им ни одного ребёнка в дальнейшем бы не забрать! Самое страшное проклятье для любого фейского народа — по крайней мере, для того, кто живет за счет подменышей. Таковыми были фир-дарриги, таковыми были и спригганы, к сожалению.
А ведь Огонёк мог бы быть на месте человеческого ребёнка. Он мог бы немного пожить той жизнью, о которой так сильно мечтал, к которой мечтает любой спригган, когда становится из человеческого ребёнка омерзительным существом, уродливым пятном во всем фейском роду.
А ведь он мог бы немного пожить как человек. Всему виной девчонка, проклятый глазач — и почему её мать не сожрал дракон, когда мог?! Какой толк в выдирании глаз, если эти твари продолжают плодиться и без них! Разве не в том ли суть, чтобы уничтожить любого, кто может увидеть жизнь фей? Зачем Его Паучье Высочество милостиво дал убежать этой малявке, когда мог просто отдать её народу спригганов?
Нет, что-то тут явно нечисто.
— Братец Огонёк! Братец Огонёк!
Чья-то тень спустилась вниз по сосновому стволу и выросла прямо перед огненным носом Огонька. Впрочем, он знал, чья: пикси Крокус теперь известен всему Гант-Дорвенскому лесу. И в самом деле, ну как можно не знать о злосчастном пикси, чью невесту утащил его сородич, да ещё и принц! Грустная, трагическая история. Огонёк бы даже проникся ею, если бы знал, что такое любовь.
— Здравствуй, братец Крокус, — прошелестел спригган, и голос его был похож на треск огня в ночную пору. — И что же тебя привело сюда? Насколько я