– Просто в Испании будет лучше и тебе, и малышу.
Андреа мысленно представляет явление блудной дочери, не добившейся вселенской славы, да еще и с иностранным ребенком на руках.
– Возвращайтесь домой, Анатолий Сергеевич.
– Гонишь… Мне ведь некуда возвращаться, Андреа. Ты это знаешь. Некуда в отличие от тебя. Какой толк с того, что у гроба сына мы стояли рядом с женой, если за все время не сказали друг другу ни слова поддержки, не обменялись ни взглядом, ни жестом, не разделили ни вздох, ни слезу? Ты не рыдала на плече матери или сестры, но они не отпускали и не отпускают тебя ни на секунду. Ты запретила им приезжать, но живешь с телефоном, опираясь на родных людей. У тебя есть то, что называют домом, где тебя всегда ждут, где о тебе думают, переживают за тебя.
– Я сделаю все, чтобы они не переживали.
– Не в этом дело, Андреа!
А для нее – именно в этом. Действительно ли виновата сеньора Санчес в сложившемся у ее дочерей синдроме отличниц или натура у Андреа такая, но следующие три года станут для ее семьи теоремой, к которой несчастная одинокая женщина будет постоянно подбирать доказательства своего благополучия.
По обыкновению Андреа смотрит в окно, давая понять, что развивать тему не желает. Бесшумно помешивает сахар в остывшем эспрессо, разглядывает прохожих.
– Когда суд? – спрашивает свекор, помолчав.
– В начале марта.
– Хочешь, я пойду с тобой?
– Не стоит.
– У тебя все документы готовы?
– Да.
– Чему ты улыбаешься?
– Так… Скоро весна.
28
Осень нависла над Москвой тяжелыми тучами, пронизывающим ветром, холодной моросью и хмурыми лицами. В ненастные дни городская лихорадка сбавляет темп, улицы немного пустеют, полусонные люди прячутся от непогоды, машины замирают в бесконечных пробках. Москва, убаюкиваемая игрой дождя на железных крышах, погружается в меланхолию межсезонья.
Андреа увязла и барахтается в приставке «меж»: между временами года, между работой и домом, между домом и уже родным переходом, между кошачьей одеждой и музыкальными магазинами, между прошлым и будущим. Ее юный напарник тоже одурманен всеобщей депрессией: жизнеутверждающие напевы выводит похоронным голосом, приправляя эффект постной физиономией. Андреа вяло перебирает струны: пальцы одеревенели, кончики ушей и пальцев ног онемели. Надо что-то предпринимать – или искать другую сцену, или завязывать с выступлениями.
– Ты сегодня не в голосе. – Она прислоняет гитару к стене и пытается дыханием отогреть замерзшие руки.
– Вы тоже как-то не очень.
– Точно. Придется исправляться.
Андреа подхватывает инструмент, осматривает его, гладит корпус, ощупывает гриф, будто примеряет на себя возможности гитары и одновременно просит у нее разрешения поделиться своими. Она прижимает инструмент к телу, сливается с его изгибами, готовится превратить плоскую деревянную грушу в ритм. Андреа начинает играть и чувствует: до прежнего звучания не дотягивает. Чувства не перекликаются с музыкой, не переливаются через край. Надрыв отсутствует, эмоции зажаты. Грусть обделена трагизмом, радости не хватает веселья. В музыке нет четкости, а во фламенко так не должно быть. Там либо «да», либо «нет», и никаких «может быть». Она знает, на что способна, но Сережа даже такую игру слышит в первый раз.
– Здорово! – В голосе за открытым восхищением отчетливо слышна плохо скрываемая зависть.
– Знаешь, сегодня я действительно как-то не очень. Могло быть лучше.
– Куда уж лучше. По-моему, просто идеально!
– Нет, чего-то не хватает.
Андреа прекрасно знает чего. Она живет, играет, иногда поет, но для того, чтобы эти глаголы наполнились красками, их должен подхватить огненный танец, обернуть широким плащом, увести за торопливыми, настойчивыми дробями, подхватить полами длинной размашистой юбки и смахнуть легкими перьями веера последние неуверенные ноты с пюпитра ее судьбы.
– Если бы я мог так играть…
– Научить?
– Сейчас? Здесь?
Андреа смеется. Может, повесить объявление в Интернете «Школа игры на гитаре. Проводим уроки в метро»?
– Нет, конечно. Давай вместо этого дуракаваляния займемся серьезным делом. Будешь приходить ко мне. Денег, конечно, не заработаешь, но и платить за науку не станешь.
Сережа сразу соглашается. К странностям Андреа он привык, петь в переходе мальчишке уже наскучило, да и навязчивый страх быть узнанным случайными знакомыми никуда не делся.
– Так я приеду в четверг? – Он разглядывает бумажку с накорябанным Андреа адресом.
– Давай. Только принеси какую-нибудь игрушку для котенка, иначе он тебя не примет, обувь попортит. Он у меня избалованный.
Осень сбрасывает с деревьев одежду и надевает ее на людей. Осень дует в ушах, мокнет и шуршит под ногами, капает над головой каждодневным, привычным ритмом:
– Ты все равно скатываешься на легато, а я прошу тебя сделать глиссандо. Не слитное исполнение нот, а плавный переход. Давай покажу еще раз. Так, уже лучше. Теперь расслабь левую руку. Не сжимай гриф так сильно. Рука как бы колеблется вдоль него. Видишь, ты то натягиваешь струну сильнее, то немного отпускаешь ее, и звук становится выше. Это называется вибрато. Теперь попробуй сыграть этот кусок.
Андреа слушает, прикрыв глаза.
– Нет, здесь неправильная концовка. Должен быть короткий, отрывистый звук. Заглуши ноты, сделай стаккато.
А какие приемы в технике дирижеров? Марат говорил, он преподавал какое-то время… Интересно, он был строгим педагогом?
– Ты списала себя в тираж?
Нагрянувшая без приглашения Алла становится свидетелем учительских потуг Андреа. У нее временное затишье в личной жизни, и, как обычно в такие периоды, она направляет свою кипучую энергию на составление развалившихся пазлов судьбы подруги в единую картину.
– Нет, пытаюсь освоить новую профессию.
– Гитаристка, переводчик, дизайнер, учительница музыки… Что дальше?
– Не знаю, может, пойду в сторожа.
– Вот. Правильно. А потом, как это у сторожей принято, с места в карьер – в Америку.
Как он там, ее сторож, в Америке? Или не в Америке… Где он сейчас? Над какими оркестровыми ямами взметается его дирижерская палочка?
– Хочешь поехать со мной на выставку кошек? – Андреа расчесывает Эрфана и вполуха слушает ученика. Сережа делает заметные успехи, и она уже позволяет себе иногда расслабиться. У учителей так бывает: привыкшие к достойным ответам отличников, они уносятся в свои мысли и отдыхают от нелегкого воспитательного труда, пока вызубренный материал отскакивает от зубов умника.
– Вы будете выставлять Эрфана?! – Понятное удивление. Даже полному профану нет необходимости объяснять, что никаких дворянских корней кот Андреа не имеет.