– Мне домой пора, бабушка волноваться будет, – извиняется паренек перед своим аккомпаниатором.
– Давай последнюю, – предлагает Андреа и, получив утвердительный кивок, начинает играть.
…И спеть меня никто не мог заставить.Молчание начало всех начал……Я в сотый раз опять начну сначалаПока не меркнет свет, пока горит свеча…
Сережа старательно растягивает слова известной песни. Андреа играет для него, а он поет. Думает, что для мамы. Нет, он поет для Андреа.
– Здорово было. Спасибо. Возьмите половину денег.
– Оставь себе. Давай лучше как-нибудь повторим.
– Давайте, – радуется мальчишка. – А когда вам удобно?
– Вторник и четверг, по вечерам? – предлагает Андреа. К чему менять время сеансов душевной терапии?
– Круто!
24
– Круто! – присвистывает Зоя, которой Андреа рискнула рассказать, на кого променяла известного специалиста по лечебной психиатрии. – Я передам Алке, что для того, чтобы найти тебя, ей следует опять спуститься в подземный переход.
– Не надо.
– Ладно. Только ты теперь, как увлечешься чем-нибудь новым, про все остальное сразу забываешь. То салон у тебя, то его сторож, теперь это странное музицирование в метро. Больше ни о чем не хочешь думать, ни о ком не вспоминаешь, никому не звонишь.
– Я свекру звонила, – признается Андреа, – уже несколько раз.
– Да? Как он? Что говорит?
– Алло.
– Не поняла.
– Он говорит: «Алло, алло», иногда: «Почему вы молчите?»
– Так ты молчишь, что ли?
– Ага. Не могу решиться.
– Решишься. – Слова утешения от Зои – редкость. Она и сама замечает странные для себя эмоции и спешит избавиться от них: – Вот. Я тебе открытки принесла с Парижем и Брюсселем. Пиши. Если тебе еще не надоело заниматься ерундой.
– Спасибо. Не надо.
– Не будешь писать? – Зоя поражена. Неужели игра в переходе – лучшее средство от душевных болезней? Или Андреа, избавившись от одного недуга, заболела другим?
– Буду звонить. – Андреа молчит несколько секунд, решительно встряхивает кудряшками: – Буду всем звонить.
– Одно другого не исключает. Можешь и написать, если хочешь. Мне несложно. – Теперь Зое жалко, что таинственная игра в известного музыканта с ее участием закончена.
– Мне есть кому писать.
– Кому?
Молчание.
– Так кому?
– Как поживает издатель? Ты устроишь мне встречу?
…Встреча, которую мы с Вами ждали, состоялась вчера. Я не стала относить все стихи. Взяла только самые хорошие. Два он при мне прочитал. Особо в похвалах не распинался, но это не страшно. Мне пришлось прочитать несколько Ваших строк своей подруге. Сказала, что это мои. Извините. Иначе она отказывалась способствовать нашему делу. Ей не понравилось, и это хороший знак…
Через несколько дней Андреа открывает свежую газету:
«Если творение твое не понравилось знатоку, то это признак нехороший; если же оно удостоилось хвалы от невежды, то его совсем следует бросить»? Я вас правильно понял? Вы окружили себя странными людьми…
Андреа затрудняется точно назвать автора этих строк – скорее всего, это кто-то из немцев. Но эрудиция тюремного поэта заставляет ее задавать вопросы:
…Кто Вы?..
…Друг…
…Как вы там оказались?..
…Рано или поздно любопытство становится грехом…
Андреа узнает слова Франса. Рифмоплет хочет поиграть? Тогда он выбрал достойного соперника. В Иркутск долетают стихи Рюккерта:
…Грехи людей пересчитать ты так усердно рвешься?С своих начни, и до чужих едва ли доберешься…
Обидится, не обидится? Не обиделся:
…Всем людям свойственно грешить. Различие между людьми бывает в степени угрызения совести после греха…
Оставил немцев, перешел на итальянцев и записал себя в мученики. А что он на это скажет? Андреа пытается обратить затянувшуюся войну интеллектов в шутку, цитирует Джозефа Аддисона:
…Убейте Вашу совесть, – это самый большой враг всякого, кто хочет быстро добиться успеха в жизни…
Но собеседник слишком серьезен:
…Увы, слишком поздно. Для меня «совесть есть судилище, в котором человек становится в одно и то же время своим обвинителем, своим судьею, своим палачом», – приводит он слова Оноре Мирабо. Если бы Вы спросили, что я здесь делаю, я бы ответил: «Выполняю работу над ошибками…»
Эдакий добросовестный ученик. Что ж, Андреа готова работать его учителем, она вспоминает Вольтера:
«Откапывая ошибки, теряют время, которое, быть может, употребили бы на открытие истин…»
…Считаете, я забыл о стихосложении? Вовсе нет:
Глубоких истин караванУтерян в жизненной пустыне.Найти следы его решилиПастух, философ и султан.В копилку опыт положивИ утоляя знаний жажду,Философ верил, заслужилОн повстречать его однажды.Из рассуждений он своихТалмуды книжные составил,Но пыл бедняги поутих.Философ поиски оставил.Себя султану утруждатьОхоты нет. Страною правил.Оазис истины искатьОн верноподданных отправил.Пред ним сложили щит и мечВассалы, стоя без ответа.Срубил их головы он с плечИ успокоился на этом.Пастух трактатов не писал,Не гнался он за караваном,Его усердно не искал,Ходил и пас своих баранов.Спросить мы можем у троих,Где истина и в чем сокрыта?Любой ответит нам из них:«Я знаю, где она зарыта».Философ к книгам подойдет,На власть свою султан сошлется.Один пастух не ошибется:Он просто встанет и пойдет.
– Пойдешь? – Алка нашла для Андреа нового многообещающего психолога.
– Прости, не могу.
– Как? Я договорилась, твое обычное время.
– Извини, Ал, я занята.
– Чем? Треньканьем в переходе? – Зоя все-таки не удержалась – выдала тайну.
– А что такого?
– Тебе не стыдно? Я бы поняла, если бы ты там искала себя, играла бы свою музыку. Я тебя видела. С твоим талантом играть три паршивых аккорда в компании с малолеткой! Не понимаю, что ты там делаешь?!