И вот наутро пришли мы в штаб дивизии. Лейтенанта в медсанбат сдали. Сказали начальству о том, что произошло, и они обещали послать в ту лощину людей с лошадьми и вывезти живых. Лейтенант говорит: «Вот, ребят надо наградить — они меня спасли!» А мы говорим: «Не мы его спасли, а он нас!» Все смеются — необстрелянные. Его сразу на операционный стол. Разрезали без наркоза. Прочистили ему все. Терпел мужик. Молодец! Ну потом — куда нас? — Где у вас оружие? — Вот! — А кто вы? — ПТРовцы. — А где ПТР? — Там остался. — Давайте туда! Пошли мы обратно. А к утру подморозило — идти уже посуше стало. Идем обратно, а там в лощине стоны! Идем — боимся. Черт возьми! Нет никого — одни мы идем. Ну ладно, пришли. ПТР на месте. Зашли в деревню — ни одной живой души. Потом дед какой-то из сарая вылезает. Я говорю: «Дед, как ты жив остался?» — «Ой, сынки, не знаю. Тут ваши, — говорит, — отстреливались до самого утра. Вон из той хаты». Мы подошли — разведчики наши. Все там легли. Вот так вот. Это и был наш первый бой.
Приходилось ли стрелять по пехоте? Стреляли, но вообще-то берегли патроны на случай, если танки появятся. Был, правда, такой случай. Прошло всего дня три, как мы прибыли на фронт. Видать, немцы решили проверить, как мы под обстрелом себя покажем, и давай садить по нам. Обстрел был сильный: мины рвутся, снаряды, — мы лежим на дне окопа. Видимо, в соседний окоп снаряд попал: кого-то убило, а одного узбека контузило, и он как выскочил из окопа, так крутанулся вокруг своей оси и как дунет — прямо в сторону немцев. Тут комбат бежит, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!» Подбегает к нам, Малышева отпихнул, ПТР навел и как шлепнул — точно ему в затылок попал. Мы потом в контратаку пошли, труп перевернули, а лица нет — вырвало все. А что ты хочешь — 70 граммов пуля…
А там, под Корсунем, еще неделю мы в окопах побыли. Вот там мы с Малышевым самоходное орудие «фердинанд» подбили.
Позиция наша была очень неудачная — немцы на бугре, а мы в низинке. Расстояние между нами метров триста, наверное. На том бугре — деревня. И вот за одним из домов спряталась самоходка — один ствол торчит. Видимо, там у них и наблюдатель был, потому что как заметят нашу огневую точку, так эта самоходка выползает из-за дома, как даст — прям точно накроет, только смотришь — клочки летят от людей… А наши «сорокапятки» на бугре стояли за нами и, главное ведь, какую позицию выбрали — самое открытое место! Ни одного артиллериста не осталось. Когда мы пришли, посмотрели — 2 пушки стоят, а рядом — мертвые, и всех уже замело, солдатиков-то. Никто их не убирает. Пять «тридцатьчетверок» подожгла на наших глазах. Как даст — готов! Как даст — готов! Немцы, сволочи, вояки сильные. Сильнее их да еще вот нас, русских дураков, никого нет в мире! Мы все на кулаках. Постоянно на рожон лезли.
Командир роты три пары пэтээровцев послал — все там и остались. То ли их снайпер снял, то ли под другими танками лежали, не знаю. Он нам говорит: «Давайте, ребята. Лезьте под первый, не бойтесь». А Малышев мой — отчаянный малый. Ух! Охотник, сибиряк. Я потрусливее, хоть и был первым номером, но стрелял всегда он. Так вот он говорит: «Пошли, Володь, не бойся. Мы его шлепнем». И вот мы ночью пришли и под самый первый танк, что прорвался ближе всех, стреляя, залезли. До хатки метров 150 было. Утром начали постреливать. То в ствол, то в гусеницу пуля попадет — видны-то только эти части. Она нас заметила. Как даст по башне! Боже мой! Скрежет, грохот! Башня с нашего танка долой! Хорошо еще не под танк попала, а то бы нам капут! Я ничего не слышу. Оглох* Самоходка эта выползла из-за хаты, чтобы нас добить. Ну, думаю, все — крышка! Сейчас нас положат. А Малышев не растерялся — пока та борт подставила, просунул ПТР и из-под гусеницы в бочину сразу 5 пуль засадил. Как рванет этот наш «фердинанд», и у него куда башня улетела, куда чего. Развалилася к черту! А когда назад ползли — накрыли нас минометчики. Уже к своим окопам подползали. Вижу, мины рядом рвутся: перелет-недолет. Я говорю: «Ну, Малышев, давай, бежим!» Чего он медлил? Я не знаю. Толи ранило его, то ли он не слыхал меня, поскольку тоже оглох. Я его дергаю за ногу: «Давай! Вперед!» Потом ничего не помню.' Очнулся в окопе — уж стрельба кончилась. Ребята говорят: «Мина на вас взорвалась». У меня была кираса, ватник и сверху шинель. Так вот вся шинель на спине изорвана в клочья, а на самом ни царапины. А Малышеву ногу правую оторвало. Почему ночи не дождались? Сам командир роты нам сказал: «Как свое дело сделаете — уползайте сразу. Иначе вам крышка. Немцы подползут и убьют». У'нас что: ПТР, наган и автомат с одним диском. Малышев больше не взял с собой — надеялся, что все будет нормально.
За эту самоходку в конце войны медаль «За отвагу» дали. Вообще, за подбитый танк полагалось 500 рублей и орден Красной Звезды. Ну а первая, самая лучшая награда, это — «За отвагу», потом уж орден Славы.
— У вас в части ставили на ПТР оптические прицелы?
— Нет, не было такого. Да и ружье на дальней дистанции было уже неэффективно. Так, на 200–300 метров, ну может, 500 — стрелять хорошо — танк видно: как плюнул, так дыра сразу! Адальше оно броню и не пробивало.
Когда заканчивалась вся эта эпопея, у нас в роте народу никого не осталось. Было 60 человек — 30 ружей — полковая рота ПТР, а осталось, дай бог, 10 пар. Командира взвода убило. Ну, неделя примерно прошла, и нам пополнение небольшое дали из местного населения — 1926–1927 год. Всех под гребенку — и на фронт. Мы их называли «чернорубашечники», потому что одеты они были во все темное, да в серых шинельках — обмундирования на них не выдавали.
Потом пошли дальше и пришли в готовые землянки — добротные, в 2 или 3 наката — саперы постарались. Вот там меня контузило, правда, в медсанбат я не обращался. Когда я очнулся, никого в землянке нет, а один угол обвалился4. Батюшки мои! Я так и не понял, обстрел, что ли, был? Да вроде у них снарядов не было. Может, бомба упала?
Пошли дальше… Шли опять ночью. Луна светит. Немецкие разведчики летают, а мы идем. И вот, когда «рама» летит, команда: «Рота — стой!» Весь полк останавливается и стоит. Пролетел — марш вперед. Шли-шли мы с напарником… у меня уже другой напарник был, и вдруг — бултых — проваливаемся с ним в воронку. А вода в ней вровень с землей была и глубина — с головкой. И смех и грех! Еле выкарабкались и — в медсанбат. Напарника моего отправили назад в часть. Проверили — температуры нет, ничего нет, а меня на неделю задержали — контузия. У меня уши опухли, говорить стал плохо. Забрали меня в госпиталь, и там я лежал две недели. Потом ребята говорят: «Давай часть свою догонять. Что мы тут будем торчать? Там веселее!» Нас человек шесть набралось. Медсестру обманули, она дала наше обмундирование, а мы ей говорим:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});