Входе боя мы не нашли ни машин, ни документов, ни людей.
В штабе артиллерии служил мой земляк Аркадий Захаревич.
От него я имел достоверную информацию, что происходит. Через пару дней я встретил Захаревича, и он рассказал, что нашли место, где машины попали к немцам, но там обнаружили только трупы бойцов. Машины со всей начинкой немцы угнали. Генерал, наш комдив, не терял надежды найти знамена.
Прочесывание местности продолжалось.
Седьмого мая наш дивизион вместе с дивизионными разведчиками отправили в рейд в тыл противника — к Праге. За день мы прошли на машинах по немецким тылам 150 километров. Утром восьмого мая дивизион попал в немецкую засаду.
Снова были потери. Мы похоронили убитых, перевязали раненых…
В тот же день мы соединились с солдатами 1-го УФ.
Девятого мая мы праздновали Победу.
Выпивший лишнего начальник штаба Макухин проговорился и рассказал комбатам Романову, Дмитриеву и мне, что проблема со Знаменем благополучно разрешилась. Мол, нашли наши сожженные машины, оформили акт, что все знамена и документы сгорели во время боя в машинах. Пепел собран в отдельную специальную урну с гербовой печатью. Все документы оформили должным образом, и урну отправили на самолете под охраной в Москву. Мол, наша дивизия спасена от расформирования, а многие офицеры от разжалования.
И все остались довольны…
Но 10 мая в одной из чешских гражданских больниц танкисты из армии Рыбалко обнаружили раненого старшего лейтенанта, шифровальщика штаба нашей дивизии, числившегося уже павшим смертью храбрых.
Он потребовал, чтобы с ним срочно встретились представители СМЕРШа, и сказал, что он хочет передать важное, срочное и секретное сообщение.
Танкисты и прислали к нему своих «особистов». Шифровальщик рассказал, что во время боя, будучи раненым, он успел сжечь все шифры, и достав саперную лопатку из-под сиденья убитого водителя, сумел отползти в сторону и надежно запрятать сорванные с древка полотнища знамен, закопав их в земле под каким-то сараем. Потом он потерял сознание и не помнит, как очутился в больнице за добрую сотню километров от места боя. Доложили Рыбалко.
Танковый командарм приказал выделить санитарный самолет, и шифровальщика доставили под Фридек. Он показал тот самый сарай, но закопанных знамен не нашли. Шифровальщика направили для дальнейшего расследования ЧП в Москву. А по «солдатскому радио» до нас доходили дополнительные детали этого происшествия.
СМЕРШ выяснил, что вечером 5 мая «штабники» напились до чертиков во Фридеке, после чего посадили в свои машины девок из санбата иДОПа и поехали дальше на пикник, догуливать на природе.
Да не на ту дорогу свернули и нарвались на немцев. Нашу дивизию сразу отвели в Польшу. 16 июня сорок пятого мы стояли уже в Польше, в Пшемысле.
Командир дивизии приехал к нам попрощаться в ОИПТД.
Генерал поблагодарил бойцов за верную службу и сказал, что нет вины солдат дивизиона в утере Знамени ОИПТД, поэтому наш дивизион не подлежит расформировке, а просто получит другой номер и будет выведен из гвардии с последующей передачей в обычную стрелковую дивизию.
Он добавил, что личные гвардейские звания и награды будут сохранены всем офицерам и солдатам дивизиона.
Анашу гвардейскую дивизию полностью расформировали…
— Чем осталась война в вашей памяти?
— Война для меня является самым значительным, самым сильным ощущением в жизни. На ней я узнал цену человеческой жизни, увидел, каким жестоким и безжалостным становится человек на войне.
Война не забывается. До сих пор часто снится…
Зимаков
Владимир Матвеевич
О начале войны я узнал, когда немецкие самолеты начали бомбить Смоленск, где мы тогда жили. Это было либо 22-го либо 23 июня. Наша семья эвакуировалась, а в 1943 году, по достижении 18 лет, меня призвали в армию.
Привезли нас сначала в Моршанск, что в Тамбовской губернии, а потом, погрузив в эшелон, отправили на учебу в Меликесские лагеря в Ульяновской области. Белье нам выдали новое, а вот обмундирование старенькое, видимо, снятое с наших же убитых — видны были аккуратненько заштопанные пулевые и осколочные отверстия. А мороз-то какой был! Нам ещё ничего — на нас шинель, теплое их/б белье, ботинки с теплыми обмотками. А вот прислали узбеков — ой, несчастные люди! Так вот, им разрешили халаты под шинелью носить. Хотя там особо не замерзнешь — атака, пробежка, да марш-бросок раз в 10 дней по 20 километров. В вещмешок 16 килограммов песка насыпят, винтовочку взял — и вперед. Вот так — с января по март. В марте нас построили и говорят: «У кого 7 классов и выше — три шага вперед». Я вышел, поскольку у меня было 8 классов образования. В основном же у нас были крестьянские ребята с образованием 5–6 классов, а то и вообще необразованные.
Отобрали нас человек сто и отправили в офицерское училище. Вещички взяли и вперед. Ну какие у нас вещи?! — пара белья, мыло черное хозяйственное и полотенце. Даже зубной щетки ни у кого не было: не положено было. У немцев в рюкзак посмотришь: там и щеточка зубная, и порошок, и эрзац-мыло — по-немецки все аккуратно сделано. А это эрзац-мыло было корявое такое: в нем песок, что ли, был. Скоро не смылишь.
Трое суток ехали из Меликесса в город Кинель, что под Самарой. Определили нас в 3-е Куйбышевское пехотное училище, казармы которого располагались в 140 километрах от Волги. Нас обмундировали во все курсантское, как до войны — яловые сапоги, шерстяная гимнастерка, диагоналевые штаны. После шестимесячного курса нас должны были отправить на фронт, и уже там, на фронте, присвоить звание младшего лейтенанта. А сколько этих лейтенантов на фронте ложилось — ой! Мало кто выживал! Как попал на фронт — на снайпера точно наткнется. У нас же не могут защитить человека: у офицеров и гимнастерка другая, и фуражечка, а не пилотка. У немцев снайперы хорошо стреляли.
Вот два месяца мы проучились, «и вдруг приказ — отправить старший курс на фронт. Все бы ничего, да обмундирование для них не пришло. Поэтому нас раздевают, их одевают в наше, а нам дают нашу старую одежду, а вместо ботинок, которых почему-то уже не было, дали лапти и белые обмотки.
И вот мы в лаптях месяца два, пока обмундирование не прислали, ходили. В общей сложности в этом училище месяца 3 проучились, и его расформировали, а нас повезли в Инзу, в кузницу младшего комсостава — сержантов готовили. Там был огромный лагерь в сосновом лесу. А нары там трехэтажные, а крысы там вот такие — как лошади! Там было так: учебная бригада, а в ней пулеметный, артиллерийский, ПТР и танковый полки. Так я попал в полк ПТР. Учили нас неплохо: много стреляли и из винтовки, и из автомата, и, конечно, из ружей Дегтярева и Симонова. Дегтярев в плечо здорово отдает, а у Симонова толчка почти не ощущаешь, да у него еще 5 патронов в обойме и полуавтоматическая подача. Из ПТР мы стреляли по фанерному макету движущегося танка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});